Остаться в живых

И тут же, без всякой паузы, он извлек из-под моей куртки еще одного зверька, и тот, отпущенный на волю, мгновенно — как и первый — растворился в сумерках.

Следует пояснить, что полное мое имя — Нельсон Грэй и обычно его сокращали до «Нельса», но Лэнки стал называть меня «Нелли», и кличка эта, вызывавшая во мне глубочайшее раздражение, с тех пор прилипла намертво.

Трюки, проделываемые Лэнки, дорогого стоили в таком глухом месте, как наше, и особенно после долгого дня изнурительных скачек по всей округе. Вместо того чтобы стать самым мрачным местом в штате, ввиду нависшей над нашим хозяином угрозы, ранчо превращалось теперь по вечерам в веселейший уголок на свете.

Дэн Порсон взял за правило приходить в конце дня к дому, где жили мы, наемные работники, и сидеть вместе с нами часок-другой после ужина, внимая причудливым рассказам Лэнки. Когда тот начинал очередную байку, мы затихали в ожидании чего-нибудь интересного и, затаив дыхание, слушали каждую новую историю. Как-то раз Дэн даже заявил, что удовольствие иметь на ранчо одного такого рассказчика, как Лэнки, стоит жалованья двух хороших ковбоев, и предложил плату за время, потраченное на рассказы!

— Я уже был однажды платным рассказчиком, — ответил на это Лэнки, — и, уж поверьте, никогда больше за такое дело не возьмусь.

— Когда же ты мог быть платным рассказчиком? — не удержался я от вопроса.

И это мое восклицание положило начало новой истории, хотя вообще-то что угодно могло подтолкнуть Лэнки к очередному рассказу.

— Нанялся я как-то на двухмачтовый бриг, и была там на борту парочка прилипчивых и придирчивых парней. Сколько мы таскались по Тихому океану, оба лакали какую-то жалкую бурду под названием пиво, которую сами же и варили. И вот как-то вечером, когда мы подходили к одному порту на Соломоновых островах, принялись они совать мне в глотку ковш своего мерзкого варева.

— И ты тут же врезал им обоим как следует. А, Лэнки? — хитро усмехнулся Порсон.

— Да ну, какой из меня боец? Слишком уж я тощий и длинный, чтоб годиться для таких дел. Но когда те психи вдвоем поперли на меня, я вспомнил, что почти весь свой заработок благополучно просадил в покер и теперь ничто не привязывает меня к этому суденышку. Короче, я прыгнул за борт и поплыл к берегу.

— А акулы разве не тронули тебя? — удивился я. — Те воды ведь просто кишат акулами, правда?

— Теперь, когда ты мне напомнил, скажу, что и в самом деле там полным-полно этих тварей. И вообще, нет ничего лучше начитанного парня, чтобы вовремя подсказать старому джентльмену нечто такое, что иначе совсем вылетело бы из головы. Да, там была уйма акул, но еще за много лет до этого случая я успел заметить, что они не особенно спешат полакомиться мною. В тот вечер тварей было так много в воде вокруг меня, что их то и дело приходилось расталкивать руками, дабы пробить дорогу к берегу. И все-таки я наконец ступил на твердую землю, счастливо избежав побоев, которыми грозила стычка с проклятыми пивоварами. Ну а дальше я потопал прямиком в глубь острова и шагал до тех пор, пока не наткнулся на бивачный костер и не учуял запах жареной свинины. Ориентируясь на этот запах, я в конечном счете прибыл в чертоги местного царька. Под его властью было множество деревень, и, когда выяснилось, что я говорю по-английски, парень страшно обрадовался, так как немного знал этот язык и жаждал в нем попрактиковаться. В тот вечер, сидя у костра, я рассказал несколько историй, и они привели царька в такой восторг, что он выделил мне на ночь отдельную хижину — что-то вроде дома для почетных гостей, так бы я ее назвал. А наутро, только я проснулся, глядь — рядом уже стоят двое черномазых, присланных дождаться моего пробуждения и пригласить на завтрак к его величеству.

Я снова пошел к вождю, и мы вместе позавтракали; а потом весь день, час за часом, я уплетал его кушанья — монарх и сам каждые полчаса подносил ко рту очередные несколько ложек еды, попивая его ликер, который изрядно попахивал дымком, и травил всякие байки. Вот так и беседовали мы с ним по-английски. То есть вождь сидел, курил, пил и слушал, а я сидел, пил, курил и рассказывал, рассказывал, рассказывал… Это был один из лучших дней в моей жизни. А к концу его туземный владыка сказал, что со мной все будет в полном порядке и что он хотел бы оставить меня при дворе в качестве главного советника, наивысшего старейшины или визиря — как хотите, так и называйте.

Конечно же я не возражал. Такая жизнь меня вполне устраивала — уж куда лучше, чем пить мерзопакостное варево на покинутом мною корабле. Итак, вождь одарил меня рулоном ситца и отправил на ночь в отведенную мне хижину.

Проснувшись утром, кроме слуг, выделенных мне еще накануне, я обнаружил подарок в виде женщины и двух поросят. Свинок я поджарил, а женщину отправил обратно, потому как люблю, чтоб в доме было тихо и мирно, пусть даже дом этот — всего лишь хижина.

Царька немало удивило, что я отверг невесту. Когда я снова появился у него в тот день, его величество выстроил передо мной дюжину маленьких красоток, густо намазанных и раскрашенных с ног до головы да вдобавок еще и с кольцами в губах. Я сказал, что до смерти рад оказанной чести, но только вот в чем дело: на меня наложено колдовское заклятье, и как только я женюсь, с той самой минуты и до конца дней своих не смогу рассказать ни единой истории. Услышав это, царек мигом прогнал с глаз долой все это стадо. А я уселся на прежнее место и начал первую за то утро байку.

Так продолжалось шесть месяцев, и все это время я как сыр в масле катался, имея все, что только мог пожелать — и из еды, и из питья. Больше того, каждый день я получал подарки — от поросят и рулонов ткани до бус, ружей и патронов. Однажды мне преподнесли настоящее боевое каноэ, а в другой раз — пригоршню великолепных жемчужин. Но проблема заключалась в том, что каждый день я должен был рассказывать какие-нибудь новые истории. Единственной передышкой стала для меня война с соседями, но длилась она всего неделю — до тех пор, пока нашим врагам не надоело выслеживать нас в лесу. Туземцы заключили мир, и мне пришлось вернуться к выполнению своих обязанностей. Мне полагалось травить вождю всякие байки, пока он не уснет, и опять молоть языком, как только он проснется.

Я рассказал ему все истории, какие мне только доводилось когда-либо услыхать, и все истории, которые смог сочинить сам. Я повторил ему всю чепуху, уже выданную раньше, конечно же значительно ее приукрасив. Потом я принялся за переработку всего, что мне довелось прочесть в книгах, причем умудрился сделать их в два раза длиннее и запутаннее, чем в оригинале. Но уже тогда я почувствовал, что слова льются из меня все медленнее и медленнее. Наконец я пришел к выводу, что наступит день, когда я исчерпаюсь полностью. И вот он настал. Я сам себе не мог поверить, но это и впрямь случилось. Я открыл рот, собираясь начать обычный треп, и не сумел выдавить ни единого слова! Ни единого! Можете себе представить? Я не мог сказать даже: «на следующий день», или «как я уже говорил», или «а теперь вернемся к Биллу, которого мы оставили в ожидании пиратов на опушке леса»… О нет, я не мог издать ни звука, вообще ничего — я и в самом деле выскреб все до дна! Вождь спросил меня, в чем дело, и я ответил, что, должно быть, кто-то, пока я не видел, вытащил из меня затычку и оставил открытым на пару предыдущих ночей, а в результате вытекли все слова до последнего.

Услыхав это, царек широко раскрыл глаза и изумленно вытаращился на меня. А затем он раскрыл также рот и заревел и зарычал. Он вопил, что я всего-навсего жалкий притворщик, а никакой не знахарь, никакой не мудрец. Потом вызвал охрану и велел порубить меня на мелкие кусочки и поджарить на корм свиньям: мол, в сыром виде им такого не одолеть — уж больно тощий и жилистый; кожа да кости, одним словом. Но мне удалось пронырнуть между ногами начальника стражи, и тот повалился наземь, перегородив дверь на время, вполне достаточное, чтобы я мог удрать за пределы досягаемости их оружия. С таким стартом и имея все шансы угодить на вертел, я мчался что было духу до самого берега, далеко обгоняя туземных вояк.