Остаться в живых

Застегивая куртку, я говорил себе, что пуля, возможно, пробьет ее слева и оставит там маленькую дырочку, сквозь которую будет медленно-медленно сочиться кровь.

Я пытался отогнать мысли о ружьях и револьверах, но тщетно. Я лишь тешил себя надеждой, что умру быстро, памятуя, как долго и мучительно умирал несчастный Терри Уильяме. Как он вертелся и переворачивался по полу, подобно цыпленку с оторванной головой. Как он задыхался, как сотрясался в удушье. Как глаза его вылезали из орбит от страшных, нечеловеческих мучений. Как бедняга просил, чтобы кто-нибудь пристрелил его, положив тем самым конец нестерпимым страданиям.

Бедный Терри Уильяме! А ведь он был куда крепче и сильнее меня. Однако при всех его стойкости и терпении несчастный визжал и вопил в предсмертной агонии.

Но наконец и для него все закончилось. Уильяме стоял на четвереньках и вдруг перестал кричать. На лице мелькнуло изумление, и Терри, обмякнув, свободно и расслабленно завалился на бок. Вот так он умер. Мне никак не удавалось прогнать воспоминания об этих минутах. С начала того вечера и до самого его конца я не мог избавиться от мыслей о Терри Уильямсе, и молился о более скорой смерти.

Мне отчаянно не хотелось идти к столу. Обычно, если кто-то из ребят ехал на танцы, за ужином все остальные посмеивались и подшучивали над ним. Я же сейчас готов был говорить о чем угодно, но только не о том, куда нас несет.

Но вышло иначе и гораздо хуже, чем я себе представлял. Когда мы вошли в комнату и сели за стол, все вели себя так, будто понятия не имеют ни о наших планах, ни о людях по фамилии Экер, ни о существовании городка под названием Кэтхилл, ни о тамошней вечеринке!

Это было намного тяжелее, потому что с особой ясностью показывало, о чем они думают.

Под конец ужина старик Джефф Порсон, сидевший все это время не проронив ни слова и не отрывая глаз от тарелки, вдруг шарахнул кулаком по столу. Ударил он с такой силой, что звук смахивал на выстрел. От изумления я чуть не поперхнулся.

Пока стол танцевал и покачивался, вновь обретая равновесие, Джефф заорал:

— Подумаешь, какие важные Порсоны! Или впервой двум парням случается выйти лицом к лицу с револьверами в руках? А они! Что за концерт они нам тут устроили? Кретины, ублюдки, молокососы недозрелые — вот во что превратилась молодежь! И одного настоящего мужчины не слепить — возьми хоть дюжину дюжин таких, как вы! Вы разрываете мое сердце! Вы все разрываете мне сердце! Сидите здесь, как плакальщики на похоронах! Что с того, что они поедут туда и заработают порцию свинца в физиономию? Что с того, что им разнесут мозги или продырявят сердца? Ничего, совершенно ничего! Никакой разницы. Это всего лишь двое обыкновенных парней. Земля будет вращаться точно так же, как и раньше! Не о чем беспокоиться. Но вы, молодняк, все вы — куча праха, и не более того. Настоящие мужчины на этом свете либо стары, либо мертвы!

Он вскочил на ноги, схватил свой стул и, с громким стуком приставив его к стене, тяжелым шагом поспешил прочь из комнаты.

Что до меня, то я не мог больше есть. Я совсем выдохся. Речь Джеффа Порсона меня окончательно добила. Я знал, что лицо у меня побледнело, а по лбу потихоньку струится холодный пот. Я отбросил ложку, встал из-за стола и пошел к выходу. Но у Дэна оставалось куда больше мужества. Он остался на месте и наблюдал весь этот спектакль до третьей чашки кофе. Я даже слышал, как он о чем-то разговаривает с парнями, и не мог не восхититься такой выдержкой. Но вернуться к столу и поддержать Дэна я был не в состоянии.

В общем, пошел я в конюшню, оседлал для Дэна его лошадь, а для себя выбрал того самого пегого, которого объезжал последние несколько недель. К тому времени он уже хорошо знал меня и умел практически все, что требуется от хорошей лошади. Ноги у серого конька были недостаточно длинны для того, чтобы стать спринтером, зато он, бывало, скакал целый день и ни разу не просил отдыха, сколько бы там еще ни потребовалось проехать.

Когда я привел лошадей к дому, Дэн Порсон уже стоял на крыльце и тут же присоединился ко мне.

— Как ты, Нелли? — спросил он.

То, что он использовал это дурацкое прозвище, просто взбесило меня, и я раздраженно буркнул:

— О, конечно, не так хорошо, как следовало бы. Но в нужный момент я буду действовать, а не болтать языком!

Он промолчал, и мы понеслись прямо по полю до самой дороги в Кэтхилл.

Путь оказался долгим. Мы добрались до города лишь в четверть одиннадцатого и очень устали. Холодный ветер, поднявшийся с заходом солнца, не только не ослабевал, а, напротив, становился все сильней и время от времени обдавал нас ледяной изморозью. Стоны и завывания ветра, бьющего то в бок, то в спину, словно бы предвещали близкий конец света.

Я вспоминал славные летние денечки, тепло и солнце, мать и отца — те чудесные времена, когда я мог беззаботно играть, а вместо меня другие несли на плечах тяжкий груз повседневных забот. Да, я раскис напрочь и думал, что Дэн Порсон слишком многого захотел, пригласив меня на такую прогулку. И почему меня? Я вовсе не был ни его закадычным приятелем, ни любимчиком. И кстати, всю самую грязную и тяжелую работу на ранчо Дэн взваливал на меня, всегда заставляя делать больше, чем в моих силах.

В таком вот состоянии — мрачный, чуть живой, обиженный на Порсонов и на весь белый свет и вконец упавший духом — я и увидел, огни Кэтхилла, длинной полосой растянувшиеся вдоль широкой петли Кэт-Крик — реки, которая, изгибаясь в этом месте широкой дугой, охватывала город полукругом.

Въехав в Кэтхилл, мы поставили лошадей в городской платной конюшне, к тому времени уже почти переполненной. Наших скакунов принял мужчина с грязной кожаной повязкой на глазу.

— Скажите, парни, ведь один из вас — Дэн Порсон, а?

— Я — Дэн Порсон, — ответил мой спутник. — И что с того?

— Что с того? Да нет, ничего. Совершенно ничего, мне это без разницы!..

И он отошел от нас, уводя лошадей в стойла.

О, конечно же мы прекрасно знали, что конюх имеет в виду, и Дэн, с минуту глядевший ему вслед, пробормотал:

— Значит, они ждут нас.

Порсон развернулся и быстро зашагал на улицу, а следом за ним — хвостом — и я. Так мы и проследовали к танцевальному залу.

В этом огромном двухэтажном сарае раньше держали лошадей. Теперь внизу валялись старые повозки и всякая прочая рухлядь, включая полуразвалившуюся уборочную машину, а наверху, где пол был до блеска отполирован складывавшимся там когда-то сеном, устраивали танцы или собрания горожан. Сбоку на второй этаж вела длинная, шаткая и неустойчивая лестница. Устало тащась по ней за Дэном, я воображал, будто поднимаюсь на плаху. Мы уже почти добрались до площадки, когда Дэн вдруг замер и, вскинув голову, огляделся вокруг.

— В чем дело, Дэн? — спросил я. Дыхание у меня перехватило — я испугался, что в последнюю минуту парню изменила вся его отвага.

— Ничего, — вздохнул Порсон. — Просто пришло в голову.

Так и не договорив, он опять стал карабкаться наверх. Но я и без слов сообразил, в чем дело. Дэн хотел бросить последний взгляд на окружающий мир. Именно так — последний! Полагаю, звезды казались ему просто великолепными, как и мне в тот момент, — в сотню раз ярче и прекраснее, чем когда-либо. Я удивлялся, что раньше не замечал их красоты! Как я мог не обращать на них внимания? Эх, лежать бы все ночи на спине, смотреть на небо и восторгаться ими, изучать и наблюдать их, узнавая имена и неповторимые очертания каждой…

Оказавшись — неожиданно для себя — у двери, я на долю секунды ослеп от озарявших зал потоков света, а придя в себя, услышал, как Дэн Порсон спрашивает кого-то:

— Братья Экеры здесь?

И как гром с небес прозвучал ответ билетера:

— Нет! Ни Джош, ни Том не приходили!

Глава 8

БОББИ МИД

Воистину, это был гром среди ясного неба. Я ушам своим не верил и, боясь выдать крайнее изумление, напряженно уставился в пол.

Но я увидел, что Дэн все равно покупает билеты. Зачем? Мы явились, мы спросили об Экерах. Почему бы не оставить все как есть и не отправиться с чистой совестью обратно, не заходя на танцплощадку?