Бог из глины

А еще ей пришла в голову мысль, что она забыла о чем-то важном. Существенном.

(Или ей помогли забыть, сделали все возможное, чтобы увлечь дешевыми чудесами)

Надя как могла, отогнала навязчивое желание оторвать руку от рыбы, пока та не ухватила острыми зубами, и не утащила на самое дно своего пруда.

Словно прочитав ее мысли, рыба нетерпеливо вильнула хвостом, и Надя в последний момент успела ухватиться за обломок перил. А потом, рыба выпрыгнула из воды и прорычала-проскрежетала волшебное слово.

И мир стал оседать лохмотьями пены, растворяться в ночи, и сквозь него проступили знакомые очертания улицы. В самый последний момент, Надежда услышала тихий детский голосок, который звал ее по имени.

Она успела повернуть голову, и увидела, как бежит, спотыкаясь, маленькая девчушка с корзинкой. Та самая, что учила ее правильно кормить рыбу.

Мир менялся, и она менялась вместе с ним. Но пока она еще могла слышать звуки этого волшебного мира, ветер донес последние слова девочки:

— Мама, мамочка… Забери меня с собой… Пожалуйста…

Надежда дернулась, но было поздно. Мир сказочной рыбы стал похож на мираж, он поплыл, и его линии стали тоньше паутины. А потом боль и слабость ударили по телу, вминая в пыль. Надежда поползла, теряя силы, в ушах все еще стоял голос дочери, которую она оставила там, поддавшись уговорам проклятой рыбы, а по ногам потекла кровь. И когда Надежда поняла, о чем говорила рыба, она завыла.

В глазах заплясали огненные, колючие искры, и мир, в который она вернулась, нахлынул, оглушил ее своими звуками, красками, запахами. Навалился неземной тяжестью, вминая в пыль улицы. Кто-то склонился над ней, озабоченно причитая, и немного позже чьи-то руки потащили ее куда-то далеко, прочь. И она, изнемогая от всего этого лишь стонала, в то время, как в голове крутилась одна и та же мысль:

— Я оставила ее там… Оставила там…

Искры вспыхнули, оставив яркие пятна, а потом свет стал меркнуть, истончаясь, становясь все блеклее и невесомей. Где-то хлопнула дверь автомобиля, потом заскрежетал двигатель, и последнее, что услышала она, перед тем, как окончательно провалиться в бездну забвения — тонкий детский голос:

— Прощай, мамочка…

7. Один дома (окончание)

Иногда то, что есть, поражает своей несуразностью — словно это не тот мир, в котором стоит жить. Иногда то, что есть — лишь обертка от чего-то настоящего, истинного, правильного. Но чаще всего — люди принимают мир таким, каким видят, каким они хотят видеть его. И только некоторые способны отделить крупицу истины, выловить ее из массы лжи, обмана и жестокости.

Люди, места и монстры — кто сказал, что они не существуют на самом деле? В глубине каждого живет самый страшный зверь — просто большинство людей не хочет признавать этот факт. Они пытаются скрыть от самих себя эту неприятную правду, и каждый раз, когда приходится прилагать много усилий, чтобы удержать этого зверя, упрятать подальше от чужих глаз, они готовы нагородить чертову кучу причин и оправданий, чтобы только не согласиться с очевидным — этот зверь не знает жалости. Он притаился в ночной темноте, выжидая удобного момента, чтобы показать свое обличие. Выпрыгнуть наружу, чтобы сделать то, что нравится ему больше всего — причинять боль, сеять страх и ужас.

И вот тогда и становится понятным то, что до поры до времени казалось лишь незамысловатой детской игрой. Единственный выход из всего этого дерьма — расправить плечи, сосчитать до десяти и медленно выпустить воздух из груди. И оглянуться, не спеша, чтобы принять новые правила игры, чтобы увидеть, что на самом деле творится вокруг…

Вокруг было невероятно холодно. И темно.

Существо ощутило себя где-то глубоко под водой. Оно сжимало когтями жертву, пытаясь добраться до сердца, чтобы вырвать его, ощутить предсмертный трепет, еще живой плоти.

Тяжело…

Тяжело дышать, и в глазах двоятся и троятся очертания жертвы. Что-то знакомое.

Существо вонзило острые когти в податливый бок, наслаждаясь чужой болью…

Они опускались все глубже, и вода сдавила грудь. Еще немного, и можно будет оттолкнуться ногами от илистого дна, чтобы всплыть, набрать полную грудь воздуха, и закричать, сжимая в когтях бьющееся сердце:

— Хей-хо, детка! Хей-хо!!!

Затем все переменилось. Словно за него решили, как будет дальше.

Что-то мелькнуло из тьмы, и жертва сумела вырваться из его объятий.

(Эта сучка оттолкнулась ногами!)

Оно рванулось к ней, но было поздно. Тень приобрела очертания, превратилась в огромную рыбу, которая схватила его, безжалостно перемалывая сильными челюстями.

А потом возникло это ощущение, когда тебя словно выворачивают наизнанку — они называют его болью. Боль была в новинку для существа, застала врасплох. Существо заверещало, теряя воздух, что устремился вверх тысячей пузырьков, вынося на поверхность его крик.

Боль!

Оно извивалось, пытаясь вырваться из пасти Жданов-Рыбы, одновременно прислушиваясь к новому ощущению. Это было так… необычно. Страшно и одновременно приятно. Словно что-то твое, родное — вернулось после долгой разлуки, и все ощущения показались непривычно знакомыми. А потом рыба подбросила его, чтобы ухватить поудобнее, и когда острые челюсти изломали тело существа, оно тихонько всхлипнуло, увидев вытаращенные глаза этой дурехи, которая чудом сумела избежать смерти. И увидев в них свое отражение, существо дернулось в последний раз, а потом… потом было много боли.

Боль никуда не делась. Осталась, касаясь тела холодными пальцами.

Сергей приоткрыл один глаз. Второй заплыл и не желал открываться — при падении он здорово приложился лицом о спинку кровати. Этого только не хватает — невесело подумал Сергей, и попытался шевельнуть рукой. Со второго раза у него получилось сжать кулаки.

Уже неплохо. Боль была тут как тут. Она покалывала руки и ноги, словно подготавливая к тому, что будет дальше.

(Немного времени, для разбега, малыш, а дальше все пойдет как по маслу. Вот увидишь…)

Сергей застонал. Если абстрагироваться от боли, то можно попытаться встать, и вернуться к своим делам. Вот только как это сделать, особенно, когда тело на глазах превращается в комок перегнившего мяса. Он провел языком по беззубым деснам. Просто замечательно — еще немного, и от него начнут отваливаться целые куски.

(Ты не следишь за собой приятель. Как насчет того, чтобы вот так, запросто встать на ноги, и попробовать поискать упавший ключ?)

— Черт! — он совсем забыл о том, о чем не должен был забывать ни в коем случае.

Пока он был без сознания, вокруг царила кромешная тьма, теперь же ее пронизывал лунный свет. Он казался расплавленным серебром, из которого отлили целый мир. Луна посеребрила комнату, ее очертания стали более явственными, настоящими.

Ночь уходила — еще немного, и все ее очарование исчезнет без следа, вместе с луной.

Существа в стенах умолкли, и Сергей представил себе, как они внимательно следят из стен, наслаждаясь каждым мгновением боли. Его боли…

Сергей осторожно, повернул голову. Он лежал на боку, в проходе, образованном спинкой кровати и шкафом. Темнота искажала пропорции, и спальня казалось чужой, словно не в ней он провел множество приятных и не очень ночей. Шкаф был похож на посеребренного исполина, протянувшего широкую ладонь — лакированную дверку, спинка кровати, казалась неприступной стеной, что разгородила спальню. Если совершить чудо, и каким-то образом приподняться на ноги, можно включить свет, и тогда лунное серебро мгновением ока превратится в обычную комнатную пыль, и спальня вновь станет знакомой и родной. Сергей ухмыльнулся — больше всего, ему сейчас хотелось закрыть единственный уцелевший глаз и уснуть, чтобы проснуться потом ярким солнечным утром, протереть глаза, глубоко, с чувством потянуться, спуститься на кухню и заглянуть в дребезжащее нутро холодильника.