Он и его слуга

Джозеф Кутзее

Он и его слуга

Перевод: Нина Жутовская

Но возвращаюсь к моему новому товарищу. Он мне очень нравился, и я вменил себе в обязанность научить его всему необходимому, что сделало бы его полезным и умелым помощником, а главное - говорить и понимать меня, когда я говорил. Он оказался способнейшим учеником.

Даниель Дефо. "Робинзон Крузо"

Бостон на побережье Линкольншира - красивый город, пишет его слуга. Здесь самый высокий церковный шпиль во всей Англии, и лоцманы пользуются им для навигации. Окрестности города болотисты. В изобилии водится выпь, зловещая птица, кричащая низким, рокочущим голосом, столь громким, что его слышно за две мили, словно эхо ружейного выстрела.

Болота служат местом обитания и многих других птиц, пишет его слуга, тут утки и кряквы, чирки и свиязи, а чтобы поймать их, местные жители, люди болот, приручают диких уток и используют их в виде приманки и называют "манок".

Заболоченные места именуются по-английски "fen". Болота есть во всей Европе, во всем мире, но зовутся они по-другому, "fen" же - английское слово, оно не мигрирует.

Эти утки-манки, пишет его слуга, выращиваются в "обманных" прудах и кормятся с рук. Затем, когда наступает пора, их засылают в Голландию и Германию. В Голландии и Германии они встречаются с другими утками и, видя, как плохо приходится их голландским и немецким сородичам, как зимой замерзают их реки, а поля покрываются снегом, они непременно объясняют им на своем утином языке, что в Англии, откуда они прилетели, дело обстоит совсем иначе: в распоряжении английских уток морские берега, изобилующие сытной пищей, свободно втекающие в окрестные бухты воды прилива, озера, ручьи, открытые и спрятанные под навесами пруды, а еще поля с оставшимся после уборки урожая зерном и никакого мороза и снега, ну разве что совсем чуточку.

Своими рассказами, пишет он, ведущимися на утином языке, они, эти утки-манки, собирают вокруг себя множество птиц и, так сказать, похищают их. Они увлекают их за собой через моря, из Голландии и Германии, а, прилетев, садятся на "обманные" пруды в болотах Линкольншира и квакают не переставая, своей болтовней убеждая товарищей, что это и есть те самые пруды, о которых они говорили, и что они теперь будут жить здесь покойно и привольно.

И пока утки заняты своими пересудами, охотники, хозяева уток-манков, прячутся в убежища или укрытия, построенные из болотных камышей, и, невидимые, кидают в воду пригоршни зерна, и утки-манки плывут за ним, увлекая за собой чужеземных гостей. И вот, на протяжении двух или трех дней они ведут чужеземцев туда, где берега сужаются все больше и больше, крича при этом, смотрите, как хорошо живется нам в Англии, и, наконец, достигают места, где расставлены силки.

Тогда охотники выпускают охотничью собаку, прекрасно натасканную на водоплавающую дичь, и та с лаем бросается в воду. До последней степени перепуганные этим ужасным созданием, утки пытаются взлететь, но вынуждены вновь опуститься на воду из-за натянутых над ними силков, и потому должны либо плыть, либо погибнуть под сетью. Но сеть делается все уже и уже, точно кошель, а в конце ее стоит человек-охотник, который одну за другой вытаскивает из воды своих пленниц. Уток-манков гладят и нахваливают, а что до гостей, то их забивают на месте, ощипывают и продают сотнями и тысячами.

Все эти сообщения из Линкольншира его слуга пишет аккуратным быстрым почерком, ежедневно перед тем, как начать новую страницу, затачивая свое перо маленьким перочинным ножом.

В Галифаксе, пишет его слуга, стояло, пока его не убрали в царствование Якова Первого, орудие казни, работавшее следующим образом. Голову осужденного клали в выемку на плахе, затем палач выбивал штырь, удерживавший тяжелое лезвие. Лезвие опускалось по раме высотою с церковную дверь и легко обезглавливало человека, словно нож мясника.

Было в Галифаксе, однако, следующее условие: если между тем, как выбивался штырь и опускалось лезвие, осужденный успевал вскочить на ноги, сбежать с холма и переплыть реку, а палачу не удавалось его схватить, то осужденного отпускали на волю. Но за все время, что орудие стояло в Галифаксе, такого не случилось ни разу.

Он (не его слуга, а он сам) сидит в своей комнате невдалеке от моря в Бристоле и читает это. С годами он постарел; пожалуй, можно было бы сказать, что он уже старик. Кожа на лице, ставшая почти черной от тропического солнца, пока он не догадался сделать зонтик из веток пальмы или сабаля, чтобы

укрываться в тени, теперь побледнела, но она все еще грубая, как пергамент; на носу след от ожога, который никак не вылечить.

Зонтик до сих пор с ним, в его комнате, стоит в углу, а вот попугай, с которым он вернулся, умер. Бедный Робин! - кричал попугай со своего места у него на плече, бедный Робинзон Крузо! Кто спасет бедного Робина? Жена не могла выносить причитаний попугая бедный Робин изо дня в день. Я сверну ему шею, говорила она, но у нее не хватало мужества.

Когда он вернулся в Англию со своего острова с попугаем, зонтиком и сундуком, полным сокровищ, то некоторое время тихо жил вместе со своей старой женой в поместье, которое купил в Хантингдоне, ибо теперь он стал богатым человеком, а потом, когда вышла в свет книга о его приключениях, разбогател еще больше. Но после лет, проведенных на острове, а затем в путешествиях со слугой Пятницей (бедный Пятница! - причитает он: "скры-скры", потому что попугай мог произнести только его имя, Пятницы же никогда), жизнь помещика показалась ему тоскливой. И если уж взглянуть правде в глаза, то и семейная жизнь обернулась для него мучительным разочарованием. Он чаще и чаще уходил на конюшню, к своим лошадям, которые, к счастью, не болтали, а, завидя его, лишь тихонько ржали, чтобы дать понять, что узнали хозяина, а потом стояли тихо и спокойно.

Ему казалось теперь, после возвращения с острова, где до появления Пятницы он жил в молчании, что в мире очень много разговоров. В постели, рядом с женой, ему чудилось, что ему на голову сыплется дождь из мелких камешков, бесконечно шуршащий и гремящий, хотя он желал лишь одного уснуть.