Страница 2 из 3
Вся арбатская толпа, весь арбатский транспорт, вся жизнь Арбата подчинены незримой дирижерской палочке. Эта палочка не позволяет людям задерживаться на углах, праздно глазеть по сторонам, слоняться без толку от витрины к витрине. Тихое: «Проходите, гражданин!» — неумолчно шелестит над Арбатом. А порой обходится без слов: кого-то подтолкнули, неприметно, но цепко взяли за рукав, где-то там нажали плечом — и рассосалась пробка, разбилось кучное шествие. Иной машине вдруг велят свернуть в переулок или прижаться к тротуару, а иную прогонят на красный свет. Для того чтобы ничего не случилось в те ответственные минуты, когда бронированная машина мчится к Матвеевскому или из Матвеевского назад в Кремль, должно ничего не случиться во все последующие минуты, часы, дни, недели, месяцы. Арбат должен быть улицей без происшествий, только тогда есть гарантия полной безопасности, ведь никто не знает, к чему может привести самая маленькая малость…
А для этого Арбат надо знать. Люди, живущие на участке отца малыша, даже представить себе не могут, как много он о них знает. Когда долго приглядываешься к чему-то, обнаруживаешь удивительные подробности, да и вообще начинаешь видеть все по-иному, будто сквозь мощные увеличительные стекла, способные пронизывать шторы, занавески, даже стены.
На втором этаже бывшего доходного дома, что на углу Кривоарбатского, живет заслуженная артистка: худая, смуглая, подтянутая, кажущаяся на улице много моложе своих лет. Но поглядите на нее утром, когда она делает гимнастику, полчаса каждый день, и, между прочим, в чем мать родила. Отец малыша долгое время не мог понять, чего она там вытрющивается в темной глубине комнаты, у слабо мерцающего зеркала. А потом пришло к нему какое-то новое, сквозное зрение, и он стал отчетливо видеть каждый наклон ее худого темного тела с выпирающими ключицами, каждый взмах тощих рук, каждое движение длинных ног. Он будто в полевой бинокль ее разглядывал, так осязаемо-близко видел досадливо злое выражение, появляющееся на ее лице по окончании гимнастики. Видать, она сильно уставала и злилась на свою усталость. И еще он видел, как она приподымала поочередно свои острые, словно у козы, груди и роняла их и рот ее морщился.
К секретарше райисполкома каждую пятницу приходил ее начальник. Он оставлял машину в Большом Афанасьевском, быстрым шагом добирался до подъезда своей возлюбленной, воровато озирался — он смертельно боялся жены, работавшей в Моссовете, — и, убедившись, что за ним не следят, — вот дурень-то! — вихрем взлетал на четвертый этаж. Когда он появлялся, секретарша, полная, грубо черноволосая, подходила к окну и задергивала шторы. Как будто это могло помешать человеку, медленно прохаживающемуся по другой стороне улицы, видеть все однообразие их нудного свидания: от неизменной бутылочки «Агстафы», изымаемой из большого кожаного портфеля, до вялого движения, каким женщина тянулась к выключателю.
В том же доме, в надстройке над самой крышей, в большой коммунальной квартире снимали комнатку два друга, студенты Литвуза, очкастые, нечесаные. К ним по вечерам приходили приятели пить жидкий чай, иногда разбавленный спирт, курить махорочные папиросы и читать стихи, которые нигде не печатались. Студенты, наверное, казались себе очень умными, им в голову не приходило, что каждое их движение, каждое слово известно, где следует. Из двух примыкающих к их жилью комнат были просверлены в стенах дырки чуть не до самых обоев. И бывшая учительница музыки, сдававшая им комнату, и веселая Лида, дамская парикмахерша, регулярно оповещали органы безопасности о каждом их шаге. Участь студентов была решена, нельзя безнаказанно читать ненапечатанные стихи, да еще на Арбате, и в канун ближайшего праздника за ними придут.
Нет, все-таки мы сила! — горделиво думает отец малыша, ловя свое отражение в большой витрине комиссионного магазина: скромный, неприметный человек в прорезиненном плаще и черной кепке плывет среди ковровых рулонов, старинных подсвечников, китайских ваз, парчовых халатов, загромождающих витрину. Отец малыша любил свою работу, которой отдавал всю жизнь. Действительную он проходил в частях охраны Кремля и уже тогда обратил на себя внимание начальника дисциплинированностью и выдержкой. Его взяли в органы и сразу определили на ту работу, которой он занимался сейчас, ну, конечно, поначалу он обслуживал не Арбат, а рядовые улицы. Работа эта требует огромного внимания, наблюдательности, памяти, внутренней собранности, терпения и, естественно, сильных, здоровых ног. Если ты страдаешь мозолями, плоскостопием, косолапостью, радикулитом, то нечего и мечтать об этой работе. В народе болтают: топтуны!.. Будто каждый агент заслуживает этого слова. Обычный наблюдатель топчется только в мороз, когда ноги стынут, а все другое время может стоять столбом. Постоянно топчутся только на Арбате, ибо здесь и минутная неподвижность возбраняется. Если ты перестал двигаться, то сразу выпадаешь из ритма улицы, где не положено останавливаться, к тому же усиленная разминка держит тебя в готовности к внезапному броску. Без крепких, выносливых ног нечего и мечтать о посту на Арбате…
Отец малыша с новой радостью ощутил, какая под ним справная, добрая нога, и даже притопнул от удовольствия, будто собирался пуститься в пляс. Правда, он тут же подобрался, лихо козырнул и плутовски подмигнул старшему дворнику с вахтанговского двора, вышедшему из ворот в белом чистом фартуке, с горящей, как орден, бляхой на груди. Подмигнул отец малыша для маскировки, а козырнул всерьез — старший дворник был как-никак майором. Впрочем, все дворники на Арбате были в чинах. Да что говорить о дворниках, если румяная продавщица газированной воды на углу Серебряного переулка носит под халатом лейтенантские погоны. А вот регулировщики уличного движения за своими сержантскими и старшинскими погонами скрывают высокие звания: рослый, краснолицый старшина, широко шагающий по осевой Арбата, — полковник. Даже щекастый бутуз, каждый день приходящий в зоомагазин за фунтиком сухого рыбьего корма, — крупный оперативник из лилипутов.
Велика наша тайная армия! — гордо и радостно думает отец малыша. Управдомы, дворники, нищие, глухонемые, достающие слова будто из своих животов, продавщицы ларьков, магазинов, мороженщицы, скромные постовые и регулировщики в стеклянных стаканах, неприметные, на одно лицо люди в новых калошах, добродушные моряки в отпуске, заходящие в кафе выпить рюмочку коньяку, растерянные провинциалы, наивно встревающие в чужой разговор, девицы, поражающие своей очевидной доступностью сердце доверчивого иностранца, мнимые и настоящие спекулянты возле комиссионных магазинов, подслеповатая бабушка, просящая перевести на другую сторону улицы, подавляющее большинство обитателей квартир, выходящих окнами на Арбат, — все это штатные и нештатные служители великого дела безопасности. Связанные крепчайшими незримыми нитями, они окутывают Арбат и прилегающие переулки стальной паутиной.
Словно в подтверждение этих мыслей резко прозвучал свисток милиционера, с визгом притормозила машина, оттеснив назад к тротуару подвыпившего детину, пытающегося перейти улицу в неположенном месте. Какой-то прохожий будто ненароком толкнул детину в грудь, заставив его отшатнуться к водосточной трубе, а тут уже наготове стояли дворник и человек в калошах. Детина и оглянуться не успел, как, зажатый в железные тиски между дворником и калошным человеком, очутился в переулке. Здесь на него сразу наехала тележка с газированной водой и задвинула в подворотню. Очнется детина лишь на другой день, с ломотой во всем теле, с горящими ушами и безотчетной, но неистребимой памятью о том, что Арбат надо переходить только на перекрестках, а в нетрезвом виде лучше обходить стороной.
Быстро, четко, красиво сработано! А все же это маленькое ЧП. Сейчас-то прошло незамеченным, а что, если б в эту минуту здесь проезжал товарищ Сталин?.. Он ведь появляется в разное время и всегда неожиданно. Правда, это больше считается так — неожиданно. На самом деле они узнают о его приезде за час и ставят дело «На товсь!» — по морской терминологии. Но разве предусмотришь такого пьяного детину? С колхоза небось, коренной москвич сроду не сунется!.. Страшное дело!.. А почему бы не сделать Арбат закрытой зоной? Запретить сюда доступ, как в Кремль? А чтобы товарищу Сталину нескучно было ездить, работники госбезопасности, нарядно и чисто одетые, будут изображать уличную толпу, прохаживаться по тротуару, пить газированную воду, заглядывать в витрины, покупать цветы. И вообще к чему столько лишнего, неорганизованного, недисциплинированного народа? Чтобы страна жила, работала, достаточно товарища Сталина, заключенных и охраны. Остальные — балласт, помеха, источник вечного беспокойства. Взять хотя бы вчерашнюю старуху.