Астийский эдельвейс

И вот этот вечер наступил. Максим наскоро собрался и, желая побороть в себе чувство привычной робости и избежать лишних расспросов Михаила, вышел из дому задолго до назначенного срока. Вечер был тихий, теплый, и так как Лара жила далеко от института, он выбрал самый длинный окружной путь, через Заречье. Вот почему закат застал его на берегу реки, чуть выше Коммунального моста.

Вода здесь уже спала, кое-где обнажился бичевник, но было еще безлюдно и сыро. Максим сел на борт одной из лодок, во множестве расставленных вдоль берега, и задумался. Он чувствовал, был почти уверен, что сегодня Лара откроет ему свою тайну. Он ждал этого и в то же время боялся. После памятного разговора в спортзале он почти не сомневался, что ее тайна как-то связана с его вормалеевскими приключениями. Но как? Была ли там, на озере, сама Лара или астийская Нефертити, и Лара всего лишь двойник? Сегодня это должно решиться.

Максим взглянул на часы. Половина девятого. Пора! Он встал, отряхнул брюки и, бросив последний взгляд на розовеющую реку, направился было вверх по откосу, как вдруг до слуха его донесся тихий звон и голова закружилась так, что он почувствовал тошноту.

Что это могло быть? Но все вокруг было по-прежнему: берег пуст, и полное безмолвие.

Однако тошнота не проходила. Голова заболела сильней. Как будто прессом сдавливало живот и грудь. Он снова сел. "Отравился?.. Этого еще не хватало! Как же к ней идти..."

И вдруг услыхал голос:

- Никуда не надо идти, Максим. Не надо! И не расстраивайтесь, пожалуйста, сейчас все пройдет. Я рада видеть вас здесь... - Шепот Лары, тихий, успокаивающий, послышался над самым ухом. Она, казалось, была рядом, нет... склонилась к нему, как тогда в читальном зале.

Он обернулся - Лара стояла в двух шагах от него, теребя в руках прутик, тяжело дыша.

- Лара... - Никогда он не видел ее такой прекрасной, как сейчас, при свете вечерней зари.

- Лара...

Она бросила прутик, шагнула к нему:

- Нет, я не Лара. Разве вы меня не узнаете?

- Не Лара? Значит, все это время... Значит, вы... - Потрясенный внезапной догадкой, он не знал что сказать. И в тот же миг ни с чем не сравнимым ароматом астийского эдельвейса повеяло в воздухе, и разом исчезли все сомнения - перед ним была астийская Нефертити.

Она подошла совсем близко, коснулась рукой его плеча:

- Вы должны наконец узнать, Максим, что я...

Он понял, что сейчас станет ясным все, приготовился услышать что-то совсем невероятное. Но в это время нестерпимо яркий луч ударил ему в глаза. Он отшатнулся в сторону, закрыл лицо руками и... проснулся.

Как?! Снова все сон? И вормалеевская незнакомка, и этот звук, и это странное недомогание, и... разговор с Ларой в читальном зале? Но почему тогда он оказался здесь, на берегу реки? Нет, разговор с Ларой ему не приснился. А дальше?.. Где кончилась явь и начался сон? Все смешалось в голове у Максима.

Он вылез из лодки, с трудом выпрямил затекшую спину. Ночь была на исходе. Небо на востоке заметно посветлело. Звезды гасли. Белесая четвертушка луны недвижно висела над черной рекой. Длинные полосы тумана легли на росистую траву. Максим зябко поежился и, подняв воротник пиджака, побрел к себе в общежитие.

Там все еще спали. Он выпил воды и не раздеваясь лег на кровать. Но спать не хотелось. Что мог значить этот странный сон? Да и сон ли? Он помнил, что запах эдельвейса преследовал его почти до самого отъезда в институт.

Максим встал с кровати, подошел к окну. С соседней койки поднялась голова Михаила:

- Ты где пропадал всю ночь? Тебе письмо на столе.

Максим машинально взял конверт. Писала мать. На листе, вырванном из простой школьной тетради, тесно сгрудились несколько кривых строк, нацарапанных тупым химическим карандашом. Обычно ему писал отец. Тревога стиснула сердце Максима.

"...И сообщаю тебе, что отец при смерти. Врач говорит, долго не протянет. Самое большое - неделю. Приехал бы простился, сынок. Да и сама я из последних сил..."

Строчки запрыгали перед глазами Максима, письмо шло из дому не меньше недели. Он лег на кровать, зарылся лицом в подушку. Но тут же встал, перечитал письмо, вышел на улицу.

Видны были первые прохожие. Дворники с заспанными лицами лениво шаркали метлами по мостовой. В луже, оставшейся от поливки газонов, шумно плескались воробьи. Максим сел на скамью, закрыл лицо руками.

Отец... Как мог он оставить его, больного, старого? Ехать! Ехать немедленно! Может быть, врачи ошиблись?

Он быстро оформил отпуск. Купил билет. До отъезда было время, чтобы повидать Лару. С бьющимся сердцем поднялся Максим по лестнице профессорского дома, позвонил у знакомой двери. Ее открыл сам Эри.

- Простите, пожалуйста, - смутился Максим. - Я бы хотел видеть Лару...

- Лара не совсем здорова.

- Я уезжаю... Очень далеко...

- Желаю вам счастливого пути.

Глаза профессора скрывали темные стекла очков. Но и по тону было ясно, что просить его о чем-либо бесполезно.

Максим вернулся в институт проститься с Антоном. Тот, как всегда, был краток:

- Надолго едешь?

- Не знаю, может, и навсегда.

- Почему?

- Мать тоже плоха. Как ее оставишь?

- Н-да... А как же Лара?

- Что Лара?

- Любишь ты ее, Максим.

- Так можно любить и Сикстинскую мадонну.

- Не понимаю... Случилось что-нибудь?

- Да нет...

- Нет? - Антон заглянул ему в глаза и, схватив за плечи, надавил на них так, что у Максима подогнулись ноги. - А ну, выкладывай все напрямик!

Пришлось рассказать о странном приступе болезни на реке и о том, как выставил его профессор Эри. Ни слова не сказал лишь о встрече с таинственной девушкой.

Антон нахмурился:

- Черт знает что! От болезней, конечно, никто не застрахован. А вот профессор... Профессор не умеет себя вести. Когда у тебя поезд?

- Часа через два.

- Ну что же, всего, как говорится. Провожать не могу.

И вот Максим на вокзале. Посадка заканчивается. Вдали уже вспыхнул зеленый глазок светофора. Последние рукопожатия, последние поцелуи и напутствия. Шумно вздохнули отпущенные тормоза. А он еще медлит, все еще стоит на платформе, чего-то ждет. И вдруг...

Лара? Да нет, не может быть, откуда же! Он вскочил на подножку, высматривая ее над головами. Она!