Космический ключ

– Отпечатки узеньких, безусловно, женских пальцев, так как кое-где заметны следы удлиненных ноготков... – Карабанов улыбнулся. – Говорю это для того, чтоб окончательно успокоить Владимира Степановича.

– Да, да, вы правы. В квартире Владимира Степановича нет женщин... За исключением... э-э... дочери профессора...

Кулиев покосился на говорившего, но промолчал.

– Итак, мы установили, – продолжал полковник. – Фотографировала женщина. Неопытная в таких делах. Этим отчасти и объясняется появление на снимке столь удивительного предмета.

Тут он положил на середину стола большую светлую фотографию какого-то чертежа. Возле одного из уголков, на самой рамке виднелась небольшая трубка, оканчивающаяся головкой курчавого востроносого дьяволенка.

– Губнушка! – первая догадалась Шурочка.

– Так называемая губнушка, – подтвердил полковник. – И довольно необычной формы. Может, кто-нибудь встречал ее?

Никто не отозвался.

– Видите, уголок чуть отгибается, – продолжал объяснять Карабанов. – Потребовалось прижать его, а под рукой, видно, ничего больше не было. Удивляет меня одно, трубочки эти делаются из пластмассы, они очень легки и...

– Серебряный, – внезапно перебил Красиков. Он сидел пунцовый, взволнованный, не отрывая взгляда от фотографии. – Тяжелый серебряный футляр.

– Вот видите, – спокойно проговорил полковник. – Я так и знал: кто-нибудь да должен был заметить. Ведь фотографировал кто-то из своих, близких... Так вы говорите, футляр сделан из серебра?

– Серебряный дьяволенок с золотыми рожками, – по-прежнему ни на кого не глядя, тихо сказал Красиков. – Внутри сверхмодная густо-фиолетовая помада. Она говорила, что подарил ей какой-то интурист.

– Но я здесь ни при чем, абсолютно ни при чем! – засуетился вдруг «солидный товарищ». – Да, да, узнаю теперь проклятого дьяволенка. Как только увидел тогда, сказал ей: «Смотри, Альбинка, до добра не доведет!» Мерзкая девчонка, я так доверял ей... Но как могла она забраться в сейф? У меня всегда... э... по инструкции...

– Это мы с вами выясним позднее, – заключил Карабанов, убирая в сумку фотографии.

ГЛАВА 36

Тени исчезают в полдень

– Все время звонят, – Аспер Нариманович устало присел на садовую скамейку, рядом с Боровиком. – Полчаса назад перелетела сорок седьмая стая. За один только день!

– Ага, сорок седьмая! И на все хватает заказчиков?

– Никак не примирю ихтиологов и агрономов, – шутливо пожаловался Кулиев. – На части рвут.

– Но до чего ж просчитались эти господа! – рассмеялся Владимир Степанович. Взъерошенная черная борода его и цыганские озорно сверкающие глаза придавали ему разбойный облик. – Нет, до чего ж просчитались. Любопытно, как они чувствуют себя там сейчас.

– Видимо, неважно. А вот некий солидный гражданин уже ходит, как ни в чем не бывало. В конце концов, мол, виноват не он, а дочь, которая по неопытности и недомыслию стала жертвой, и т.д., и т.п. Словом, он даже пытается переходить в атаку. Высказал целый ряд критических замечаний. В том числе и о наименовании проекта – «Зеленый смерч». Дескать, нелепо. Смерч – бедствие. Выпиской из Даля вооружился.

– Ну, а вы? – развеселился Боровик.

– Ответил ударом на удар. Спросил, считает ли он бедствием, скажем, бурю? И заручившись его ответом, привел несколько цитат с такими словосочетаниями, как, например, «буря революции», «пожар освободительных войн».

– Ладно, не будем к нему чересчур суровы. На его долю и так уже выпало немало.

– Мало! – лицо Аспера Наримановича окаменело. – Впрочем, теперь уже все пойдет без нашего участия. Тени исчезают в полдень, это не только поговорка. Это – закон природы.

– А где же Эверетт? – спохватился Владимир Степанович. – Не очень-то ладно получилось, что мы бросили его.

– Ничего, он встретил здесь приятеля, забавного маленького человечка. Вокруг них собралась компания. Инженер Ветров и ваша дочь настойчиво совершенствуются в английском.

– Все равно, мне надо его увидеть. Ведь мы еще так и не поговорили по душам.

– Что же, давайте его поищем.

День уже на исходе. От причудливых фантастических растений змеятся длинные тени. Стекла огромного, похожего на цирк здания сверкают. Издали доносится тихая музыка.

Все гости, в том числе и шумливые корреспонденты, уже разъехались. На ЦЭБе остались лишь свои – те, кто здесь, в Ашхабаде, в Минске годами работали над «Космическим ключом».

В тени деревьев для них сервированы праздничные столы, но никто не рассаживается, никто не произносит пышных тостов. Взволнованные событиями дня, люди собираются группами, шутят, спорят. Время от времени они подходят к столикам подкрепиться, но не задерживаются здесь надолго. Надо еще разыскать и союзников и оппонентов, с которыми давно уже ведется переписка, обязательно разыскать их, познакомиться, вместе порадоваться и доспорить...

Неожиданно среди радостных, оживленных лиц Вася замечает насмешливый, полный скептицизма взгляд. Продолговатое, скорбное, с узенькими усиками лицо кажется знакомым. Да ведь это Пинчук, Аркадий Пинчук, один из дядюшкиных прихвостней! Странно, как это затесался он сюда?

Пинчук по-приятельски приветствовал его.

– Трогательная картинка, – усики дрогнули, губы скривились саркастической усмешкой. – Видел своего Боровика? Старый гриб расчувствовался, как девица.

Красиков молча отвернулся.

– Что делает здесь этот тип? – осведомился он у Шурочки.

– Переведен к нам из агрохимической. Как раз в день твоего отъезда.

– Соглядатай, – заключил Вася и вдруг густо покраснел.

– Что с тобой? – удивилась Шурочка.

Кто-то подал им по бокалу шампанского, чей-то громкий голос провозгласил веселый тост.

Вася выпил залпом. Шурочка, все так же удивленно глядя на него, чуть пригубила вино и отставила бокал.

– Что с тобой, Вася? – тихо повторила она.

Вася не отвечает. Говорить, так уж разом, все. Но разве можно признаться в этом? Да ни за что, ни за что на свете!..

– Я тоже был соглядатаем, – неожиданно для самого себя говорит он. – Таким же точно подлым соглядатаем.

Оказывается, это не так-то просто. Он хорошо видит ее лицо: ни отвращения, ни гнева, одно только недоумение, и все же... На минуту его даже охватывает сомнение. Надо ли говорить? Ну кто его тянет за язык?

– Еще не понимаешь? – торопится выложить он. – Вот даже сюда вылетел с дядюшкиным наказом: донести ему потом, что и как. А этот, из агрохимического, – ты думаешь случайно перевели его к нам в тот день? Он должен был заменить меня.

Он говорит и говорит – о дядином окружении, о друзьях, о самом себе...

Шурочка выслушивает его, не перебивая.

– А знаешь, все-таки ты и тогда, прежде, не был таким... Ну вот как этот, с усиками. Иначе бы я... – она не договаривает.

– Иначе бы – что?

– Иначе бы никогда, ну никогда не дружила бы с тобой.

Ему внезапно становится удивительно легко и радостно. Милая Синичка!

– Как будто ношу с себя свалил, – признается он.

– Ты все это понял там, в пустыне?

Он кивает головой:

– Не знаю. Наверное, нет. Тогда, пожалуй, не думал ни о чем, кроме спасения. И удивлялся еще Владимиру Степановичу, его благородству, упорству, мужеству. А вот вчера, когда упомянули о моем отце, партизанском комбриге. Вчера я понял все.

– Ладно, – перебивает его Шурочка. – Не будем больше. Ведь сам Владимир Степанович сказал: «Эдика больше нет».

«И не будет, милая моя Синичка», – добавляет он про себя.

– Смотри, смотри! – воскликнула Шурочка. – Вертолет взлетает прямо с крыши.

– Это Владимир Степанович со своим англичанином. Я только что проводил их. Они решили вернуться в Джанабад вдвоем.

– Вдвоем? – поразилась Шурочка.

– Это ученая машина, – улыбнулся Вася. – Попросить ее как следует, и она отвезет нас, куда захочешь...

– Все это очень странно, – проговорил Эверетт, глядя, как проваливается вниз застекленный цилиндр экспериментальной базы. – И неожиданно. Блер почему-то утверждал, что ваши идеи не получили на родине признания.