Ошибка

Я старался не думать о такой опасности, подстерегавшей за каждым изгибом. Я просто мчался вперед, зная, что должен проехать, как должен был убить Хаканова и остаться при этом непойманным. Я летел быстро, как по нормальной дороге, чувствуя, что лишь при таком режиме действительно смогу одолеть этот чертов лес. Торможение означало гибель. Как в довоенном фильме забытого мною названия, где молодой командир отстаивал теорию, что очень быстро можно даже на танке проехать где угодно. И несколько раз продемонстрировал это на практике. Пока на одном с виду крепком мосту танк случайно не заглох – и тут же обрушился в реку, увлекая за собой деревянные обломки. Я представил себе, что еду сейчас не на раскачивающейся, ревущей машине, а именно на танке, который при необходимости можно направить прямо в лес – и ломать и подминать под себя деревья, вынуждавшие меня делать петли, и рваться к шоссе просто по прямой…

– Хой-о-то-хоо! Хой-о-то-хээй!!! – кричали яростные валькирии в пороховом дыму Вагнеровской музыки.

И подхватив меня на крылья, несли вперед. Вперед, вперед, только вперед…

Я почти удивился, когда за очередным поворотом лес мгновенно поредел и кончился и впереди – высоко-высоко, как мне показалось – вспыхнула оранжевая цепочка фонарей аэропортовской трассы, по которой спокойно, без всяких хлопот, сновали туда и сюда обычные машины…

Разогнавшись на последних метрах, я с ревом одолел кювет и, на секунду увидев сплошную черноту неба, протыканную редкими злыми звездами – машина страшно вздыбилась, натужно карабкаясь обратно на крутую обочину – оказался на твердой земле. Я не смог удержаться, выбрался из салона, спустился вниз и нахватав чистого снега, остудил пылающее лицо.

Мне сразу сделалось легко и почти спокойно.

Теперь оставалось проехать в том же темпе тридцать километров до Медногорска – мерзкого городишки, в котором, тем не менее, нашлась отвечающая моим планам гостиница с телефонами в номерах. Дорога, конечно, предстояла нелегкая, но все-таки она не шла в сравнение с той лесной тропой, которую я только что прочесал.

Внимательно оглянувшись в поисках спрятавшихся где-нибудь в угольной тени серебряных нашивок, и не увидев опасности, я броском пересек шоссе и съехал на второстепенную дорогу, ведущую к первой из нужных мне деревень.

Сейчас я гнал даже быстрее, чем по настоящему шоссе, где днем и ночью можно напороться на радарную засаду. Деревни мелькали одна за другой. Они спали, лишь иногда вслед моей одинокой машине несся запоздалый собачий лай. Кое-где, не удовлетворяясь укороченным путем, я срезал углы по полям и даже по огородам – рискуя влететь в заснеженную яму, но все-таки интуитивно чувствуя, куда можно ехать, а куда нельзя.

Временами я притормаживал у дорожных указателей, включал свет в салоне и доставал бумажку, на которую вчера выписал с карты точный маршрут трассы. Все было верно, и сверялся я лишь для собственного успокоения. В котором в общем-то не слишком нуждался.

Поскольку единственным моим природным – и так и не востребованным жизнью – талантом была исключительная, звериная, прямо-таки волчья способность к ориентации. Причем на любой местности и в любое время. Если я проходил путь однажды, то всегда мог повторить его откуда угодно. А в абсолютно незнакомом месте практически не плутал, сразу находя нужное направление.

И сейчас волчья звезда уверенно вела меня к цели.

– Хой-о-то-хоо! Хой-о-то-хээй!!!

Буйноволосые и полногрудые девы, дочери бога Вотана, со свистом рассекали ночное небо. Оставляя в нем недобро светящиеся следы, спускались к земле, подбирали павших воинов, чтоб забрать их и унести в мир вечного блаженства, в Валгаллу, рунический рай нибелунгов…

Под эту музыку в самом деле можно было лететь… Недаром Герман Геринг, главнокомандующий военно-воздушных сил у Гитлера, сделал ее официальным маршем своей дальней бомбардировочной авиации.

Подумав о толстом Германе, я тут же вспомнил жирную тушу Хаканова, лежащую сейчас в собственной крови на снегу возле своего дома. Вот уж этого мертвеца валькирии точно не заберут ни в какую Валгаллу. Потому что он не павший воин, а мерзкий ублюдок, которого стоило уничтожить еще давным-давно. Причем не двумя выстрелами в спину и одним контрольным в основание черепа – его следовало живым сунуть под танк и медленно, методично размесить гусеницами в кровавую кашу…

Это следовало сделать давно, тогда…

Нет, хватит изводить себя угрызениями о непоправимом прошлом. – вдруг подумал я. Его уже не изменить, сейчас надо думать вперед. А не назад…

Широкое снежное поле, по которому полукругом шел уже почти несуществующий зимник, означало фактический конец пути. После него, я знал, оставалось меньше пяти километров до въезда в Медногорск; причем такого же тайного, в обход местного КПМ. Я поехал медленнее, всматриваясь в обступивший поле лес. И не пропустил чуть заметную, едва проложенную колею, свернул на нее. К поляне, входящей в мои планы.

Аккуратно втянувшись туда, я осторожно развернул машину носом на выезд, заглушил двигатель, погасил свет и вышел наружу.

В воздухе витала мерзкая вонь, лучше карты говорившая о том, что окруженный химкомбинатами Медногорск совсем рядом.

Над лесом поднялась ущербная луна, и в ее мертвом свете я видел запримеченную вчера кучу полусожженного мусора. Быстро, но не торопясь, я вытащил несколько припасенных картонных ящиков, поверх разложил свою старую куртку со следами крови, брюки, вязаную шапку, перчатки, остатки пластикового глушителя и даже саму дорожную сумку… Все, что находилось со мной в момент преступления и теперь должно было исчезнуть навсегда.

Я тщательно облил все бензином и бросил спичку.

Пламя с радостным хлопком взметнулось на несколько метров вверх, потом успокоилось и занялось ровной, плотной массой. Я знал, что в принципе можно уезжать: тряпки сгорят довольно быстро, а отсутствие ставших бичом цивилизованных стран пресловутых «меток на одежде» вообще лишает меня всякой опасности. Но я подумал о следах, оставленных моей машиной около кострища, взглянул на часы и решил подождать минут пятнадцать, пока все действительно сгорит до неузнаваемости.

Прислонясь к горячему капоту, я бездумно глядел в огонь.

Мне вдруг захотелось достать Анечкины драгоценности, подержать их в пальцах, глядя, как играют в бриллиантах жаркие отсветы костра, но запретил себе так делать. Все-таки еще нельзя было полностью расслабляться.

Я посмотрел на часы. Еще минут десять, и можно ехать. Оказаться в гостинице, принять душ и смыть с себя усталость этого дня. Смыть вообще все, лечь пусть в убогую, но чистую гостиничную койку, выпить свой джин и забыться в искусственном сне… А завтра уже думать о дальнейшем.

Я еще раз прикинул время. Все шло по графику, но все-таки возвращение в гостиницу будет достаточно поздним и может остаться в памяти администратора. Проскользнуть незаметно, ясное дело, мне бы не удалось никак, поскольку ночная гостиница Медногорска – это не отель Ритц в Париже… Значит, следовало что-то придумать, чтоб мой ночной приход запомнился специально, но не вызвал ненужных мыслей и подозрений.

Прикинув так и сяк, я понял, что придется прополоскать рот спиртным и слегка облить им одежду – машину я все равно собирался оставить за много кварталов от гостиницы, ведь и на заселение пришел именно пешком. И, скорее всего, стоит взять в номер проститутку. Проводя ее мимо администратора, дать на чай за молчание – и эта плата вкупе с запахом алкоголя сотрет мое позднее возвращение, точнее сделает его само собой разумеющимся…

Вот только как найти срамную девицу ночью в незнакомом городе?

Зная меня, мой характер и условия прежнего существования, мало бы кто поверил – но я ни разу в жизни не пользовался услугами продажной любви. Не из страха заразиться, не из материальных и тем более уж не из нравственных соображений. Просто мне этого никогда не требовалось. Вероятно, вместе с порочными наклонностями покойного серба ко мне перешел некий внутренний магнетизм, потому что ни одна женщина, на которую падал мой взгляд, мне не отказала. Может быть, конечно, секрет крылся не в самоуверенном моем обаянии, а просто я сам выбирал лишь подходящие для отправления нужд объекты, с которыми потом можно было без проблем расстаться – но все всегда складывалось именно так. Мир проституток даже к концу жизни остался для меня практически закрытым.