Страница 59 из 76
Под влиянием собственных слов настроение Черного кардинала изменилось, он и не думал скрывать, что доволен только что изложенным планом. «Вот тогда-то, — продолжил он, но уже про себя, — и придет время задать Мокею единственный интересующий его вопрос».
Завороженно слушавший Нергаля Шепетуха шумно сглотнул. Им владел полный и совершеннейший восторг, но вдруг новая тревожная мысль проложила борозды морщин на его узком лобике второгодника.
— Тысячу извинений, экселенц, тысячу извинений! — залопотал он сбивчиво. — Согласно вашим указаниям, я обещал Серпухину, что мы будем вкладывать в души его радужных последователей вечные истины!..
Начальник Службы тайных операций саркастически улыбнулся:
— Друг мой, пора бы вам знать, что насильно навязывать истины — дело глубоко бессмысленное, до них можно только дорасти! Да и дьявол, роясь в мелочах, времени зря не теряет, разъедает эти истины изнутри, словно жучок-древоточец. Берешь такую истину в руки, чтобы лучше ее рассмотреть, а она под пальцами превращается в труху! — Черный кардинал неожиданно засмеялся, чем несказанно удивил маячившего у дверей ресторанчика Джеймса. — Если бы, к примеру, библейские заповеди принимала российская Дума, то известное «Не убий», звучало бы в силу внесенных поправок «Не убий после дождичка в четверг», а упоминавшихся мною «малых сих» наверняка под влиянием лоббистов заменили бы на «детей» и тем полностью исказили суть данного Господом закона. И что приятно, в случае нападок всегда можно оправдаться благими намерениями. Человеческий ум, Шепетуха, настолько изощрен поисками собственной выгоды, что подсунуть ему под видом мудрости ложь не составляет труда. Последняя, между прочим, хороша уже тем, что не ставит людей перед моральным выбором и заведомо потворствует их слабостям!
Черный кардинал замолчал. Удивительная тишина воцарилась в маленьком зале ресторанчика. Не слышно было шума машин, на чахлый садик за окном легла тень заслонившего предзакатное солнце дома. В начавших сгущаться сумерках монументальная фигура Джеймса напоминала египетского сфинкса.
Нергаль нахмурился, уперся в лешего тяжелым, немигающим взглядом.
— Теперь главное, чтобы Серпухин проникся убеждением в собственной исключительности, в том, что на его долю выпала судьба пророка и властителя дум! Играйте на чем угодно: на самолюбии и жадности, на любых других его амбициях, но цель должна быть достигнута. Вам помогут, я и сам приму участие в операции, но это не снимает с вас ответственности за ее проведение. — Черный кардинал поднялся на ноги. Камердинер уже протягивал ему с поклоном трость и шляпу. — Вам все ясно?..
Вскочивший со своего места леший занервничал:
— Прошу прощения, экселенц, нет ли в том опасности, что метаморфоза произойдет слишком быстро и Серпухин?..
— Не просите — прощения не будет! — оборвал его Нергаль. — Что ж до ваших страхов, то во все времена человек не был склонен преуменьшать свое величие, да и мадемуазель Брыська этого не допустит. Таких актрис, как она, поискать, первоклассная в своем деле мастерица!..
Пройдет много лет, состоящих из многих дней, но не будет в ресторанчике вечера, когда бы его хозяин и официант не рассказали посетителям одну историю. При этом они ссорятся, перебивают друг друга и, крестясь на недавно повешенную в красный угол икону, божатся, что каждое их слово правда. Если им верить — а многие верят, — то выходит, что оба своими глазами видели, как однажды на вечерней зорьке три человека, не утруждая себя поисками двери, покинули обеденный зал через стену, на которой впоследствии в рекламных целях были выведены их силуэты. Первым шел маленький, похожий на хищную птицу человечек, за ним гигант негр, а за ними, в некотором отдалении, некто лысый с бегающими глазками и поросшими серым волосом оттопыренными ушами. Но что самое удивительное, что до основания потрясло воображение рестораторов, — лысый вернулся и расплатился по счету, причем оставил поистине царские чаевые. Одну из полученных банкнот, заключенную в рамку и под стекло, и теперь можно видеть на почетном месте при входе в заведение.
25
В когда-то купеческом городе Самаре на крутом холме над Волгой стоит высокая стелла. Ее венчает мужская фигура. Сверкающая в лучах солнца, она держит в поднятых руках нечто похожее на бумажного голубя, какие пускают из школьных окон изнуренные науками дети. В народе вознесенный к небу летательный аппарат зовется гусем, а сам монумент — Паниковским. Изготовленный на оборонном заводе, он увековечивает тот исторический момент в жизни Михаила Самуэлевича, когда гусекрад поднял бестрепетную руку на свободно пасшуюся в городе Арбатове птицу. Плохо знакомым с творчеством Ильфа и Петрова иностранцам гиды, дабы попусту не тратить время, объясняют, что это надгробный памятник аэрокосмическому комплексу, почившему в бозе с приходом в страну ельцинской разрухи. Те скорбно кивают головами и восхищаются утонченностью печали ранимой русской души. Летом, когда внизу на набережных в многочисленных кафе гремит музыка, Паниковский задумчиво смотрит на толпы гуляющих и пытается понять, что эти люди делают со своей жизнью.
Ваське до размышлений взрослого, много повидавшего человека было далеко. Устав стоять без дела у подножия стелы, он нетерпеливо дергал Анну Игнатьевну за руку и тихо нудил:
— Ну крестная! Ну пошли!..
Та гладила мальчишку по вихрастой голове и приговаривала:
— Неужели тебе не интересно? Смотри, Васенька, красота-то какая! Вон пароход плывет в Астрахань, а там, за Волгой, начинаются озера. А справа, — повела она рукой, — вдали, Жигули…
Получив на побывку внучатого племянника, старая учительница считала своим долгом привить мальку чувство прекрасного и максимально расширить его кругозор. Полине, конечно, не до того, вздыхала она, а парнишкой надо заниматься. Мужика бы ей найти стоящего, а Ваське отца, только где ж теперь хорошего взять-то, когда они перевелись.
— Да видел я уже это сто миллионов раз!.. — хныкал парнишка. — Ив новую церковь ходили, и в краеведческий музей два раза, а я хочу поглядеть на памятник Чапаеву. Ребята во дворе сказали, что у него шашку сперли…
Пропажа личного оружия легендарного комдива была, конечно, сильным аргументом, против которого Анне Игнатьевне возражать было трудно. Если взглянуть на дело философски, то ни белоснежные пароходы, ни тем более Жигулевские горы никуда не денутся, в то время как новую шашку герою анекдотов и затеянной большевичками гражданской бойни могли приделать в любую минуту, и тогда близкий к историческому момент будет окончательно упущен: жди потом, когда ее снова стырят!
Были у Анны Игнатьевны и другие соображения, подталкивающие заслуженного учителя к компромиссу с Васьком. Идя ему на уступки и соглашаясь взглянуть на известный всему городу памятник, она надеялась не то чтобы втереться к внучатому племяннику в доверие, а завести с ним обиняками разговор о событиях на личном фронте ее племянницы. Расспрашивать саму Полину Анна Игнатьевна не решалась, в то время как Васька, простая душа, мог между делом пролить свет на интересовавший ее вопрос. Все предыдущие попытки завязать нужный разговор кончались тем, что он скатывался на рыбалку, но дальше того, что рыбу они удят вместе с неким Ваской Мерцаловым, не шел. По обмолвкам скрытной племянницы Анна Игнатьевна могла судить, что этот взявшийся из Москвы человек играл в жизни Полины какую-то роль, но и только, а ей хотелось больше знать о любимых людях. Как человек добрый и щепетильный, она никоим образом не собиралась вторгаться во внутренний мир ребенка, но и дальше бороться со столь естественным чувством, как любопытство, ей было невмоготу.
Опять же посещение оскверненного варварами монумента можно было использовать в воспитательных целях. Оно давало возможность поговорить как о необходимости вести борьбу с хулиганством, так и о богатстве русской литературы, которую Анна Игнатьевна преподавала в школе уже не один десяток лет.