Страница 33 из 76
Конвоиры уже отрывали наглеца от Грозного, но Серпухин цеплялся за него, как за последнюю соломинку:
— Одно только слово!..
— Оставьте его! — приказал Иван Васильевич. — Говори, но поспешай, не до тебя мне нынче…
Серпухин поднялся с пола и, подступив в порыве откровения к царю, начал что-то с жаром шептать. Видя, что тот его слушает, стоявшие наготове стрельцы не мешали. По мере того как Мокей говорил, на лице Грозного все отчетливее проступала гримаса удивления. Наконец он отстранился и брезгливо поморщился:
— Воняет же от тебя, голубь мой, только что не дерьмом! — Коротко задумался. — Говоришь, четыреста лет?..
— С гаком, государь, с гаком! — с готовностью подтвердил ловивший каждое слово Серпухин.
— И доказать можешь? — недоверчиво изломал бровь Грозный.
— Вели принести мою одежду, — попросил Мокей.
Иван Васильевич рассматривал его с новым неподдельным интересом.
— Одежа твоя успеется. Выходит, коли не врешь, ты и будущее знаешь! И царя забавной байкой повеселить сумеешь, — подвел он итог своим размышлениям. — А коли врешь, то складно… Тут, Мокейка, вышла у меня одна незадача! Шута любимого не сдержался, пришиб. Думал, вместо него князь Репнин в дурацком колпаке меня посмешит, пляской позабавит — я ведь посмеяться-то куда как охоч, — так этот гордец ни в какую! Зазорно, видишь ли, ему, боярину, кривляться. Маску, что я подарил, растоптал сапожищами. Пришлось сказать, чтобы грубияна во время молитвы порешили… — Грозный дернул щекой, пояснил: — А хороший шут мне нужен, без него тоска! Дураков кругом пруд пруди, а умного дурака, чтобы правду сказал да с соленым словцом, сыскать ох как непросто… — Вдруг замолчал, взглянул остро, с прищуром. — А может, не скоморох ты вовсе, может, провидец из блаженных, а, Мокейка? Ну да ладно, до утра, до дыбы твоей, время есть, посмотрим, как ты меня ублажишь, а там решим…
Царь Иван нахмурился, повернулся к слугам:
— В баню, приодеть и дать водки, а то у него ноги от страха подкашиваются!
Водки дали, пожалуй, даже лишку. И в баню свели, но без парной, не до нее было, очень торопились. Костюм подобрали в закромах: кафтан пришелся, будто его на Серпухина шили, штаны дорогого материала и красные, с загнутыми носами сапоги. Размеры хранилища, куда привели Мокея, поражали воображение. Расшитые золотом одежды висели здесь стройными рядами, на полках стояли высокие, украшенные мехом шапки. Суетившийся вокруг шустрый мужичок пояснил, что на государевы приемы бояре обязаны являться в роскоши и золоте, поэтому свою одежду сдают, а взамен получают все казенное. И не дай им бог чего порвать или запятнать, начет положат, и немалый.
Когда часом позже Мокея ввели в дальнюю, залитую светом восковых свечей комнату, Грозный отдыхал на коврах с кубком в руке. Одет он был в привычную черную рясу, поредевшие волосы на затылке прикрывала маленькая шапочка. Поверх рясы тяжело лежал литого золота крест. Спросил, как если бы в их разговоре не случилось никакого перерыва:
— Так ты это серьезно про будущее, про четыреста с гаком?..
Мокей переминался с ноги на ногу:
— Прикажи, великий государь, принести мою одежду…
— Одежу твою… — царь Иван недовольно поморщился, — одежу твою, Мокейка, убоявшись наказания, супостаты пожгли. — Коротко перекрестился: — Земля им пухом! Одна эта штуковина осталась…
Проследив за направлением взгляда Грозного, Серпухин увидел лежащий на бархатной подушке мобильный телефон. «Эх, сейчас бы Крысе позвонить!» — пронеслось у него в голове, но мысль эту он поспешил прогнать. Мечтать было не время, предстояло еще выжить, а для начала объяснить царю предназначение единственной оставшейся от его пожитков вещицы. Но государя, похоже, это мало интересовало, царь Иван был на редкость тих и задумчив.
— Мне, Мокейка, надо о многом с тобой поговорить, — заметил он, подставляя кубок кравчему, — прежде…
Это «прежде» застряло у Серпухина костью в горле. Прежде чем что? Прежде чем вздернут на дыбе?
— Был такой старец Вассиан, — продолжал между тем Иван Васильевич, поигрывая серебряным ножичком, — он наставлял правителей не держать при себе советников умнее себя. Как думаешь, Мокейка, а ты умный?..
Серпухин не знал, что на это ответить. Наблюдавший за ним Грозный Мокея не торопил, да и ответа на свой вопрос, как оказалось, не ждал. Произнес с коротким смешком:
— Вот незадача-то, а?.. Скажешь — умный, все равно что голову на плаху, а глупые мне и подавно не нужны! Ладно, не трясись так, я спросил без умыслу. Коли заявился к нам из будущего, скажи, когда я умру…
Серпухин утер рукавом выступивший на лбу пот и поднял на царя глаза. Дату смерти Грозного он помнил точно и даже припоминал некоторые ее обстоятельства, но совать голову в петлю не торопился. Затягивая время, откашлялся.
— Великий государь, — произнес Мокей хрипло извиняющимся тоном, — прости меня, окаянного, не вели казнить! Молод был, учился плохо, день кончины твоей не знаю, только помнится мне, что дожил ты до глубокой старости, а почил во всеобщей любви и уважении…
— Ну, насчет любви ты, Мокейка, малость приврал, а что в страхе держу народ, это истинная правда. Уважение его?.. — Грозный помедлил. — Оно мне ни к чему! — Улыбнулся жестокими губами. — Достаточно того, что русские люди искренне любят поставленную над ними власть. В крови у них любовь к тем, кто ими помыкает, этим государство и держится. Видел бы ты мои закрома, груды драгоценных каменьев и горы золота, народ же должен прозябать в скудости. Должен пресмыкаться и ползать на брюхе в скверне и мерзости, только тогда он будет находиться в великом послушании и покорности…
В целом же, как показалось Мокею, ответом его государь остался доволен.
— А вот скажи-ка мне, — поднял брови Грозный, поднося ко рту золотой кубок, — есть ли у твоего царя сокровища великие?
Серпухин с готовностью подтвердил:
— Да, великий государь, в последнее время удалось прикопить…
Тема показалась ему неопасной. Развивая ее, он хотел было пуститься в рассуждения о ценах на нефть и притоке в страну нефтедолларов, но Грозный ему этого не позволил.
— И дума есть, — спросил он со скрытым подвохом, только что не подмигнув, — Боярская?..
Мокей почесал в затылке. А что, может, и правда Боярская! Если чем депутаты и отличаются от бояр, то лишь одежонкой: у последних она поплоше будет.
— Можно сказать и так!
— Значит, — усмехнулся Иван Васильевич, — и закрома с богатствами, и Дума имеются! А народ?.. Неужто, как у меня, пребывает в небрежении? Да ты садись, Мокейка, разговор у нас с тобой будет долгим…
Грозный замолчал, ожидая, пока слуги установят в комнате низкий и широкий поставец, принесут в кувшинах вино и с дюжину крутобоких, начищенных до блеска кубков. Позволение сидеть в присутствии государя было великой честью, и Мокей так к этому и отнесся, принял с благодарностью. Тем более что сам великий князь Московский смотрел на него ласково, с казавшейся Серпухину доброй улыбкой. Страшно хотелось пить, но прикоснуться к вину Мокей не смел.
— Так как народец-то, — повторил свой вопрос Иван Васильевич, — горе лаптем хлебает, мыкается?..
Кравчий разлил по кубкам греческую мальвазию, Серпухин тяжело сглотнул.
— Не то чтобы совсем, великий государь, люди ухитряются, выживают! Нищих много бродит по стране, бездомных…
— Вот, значит, как! — то ли не сумел, то ли не пожелал скрыть свое удивление царь. — И враги, и недоброжелатели на границах?..
— Да навалом! — подтвердил Серпухин, обрадовавшись, что Грозный позволил ему жестом промочить горло. — Многие нынче от государства нашего отложились, Юрьев, Полоцк и Нарву поотнимали…
Увлекшись, Мокей выпил кубок до дна. Слуга уже подавал ему второй с искрящимся на свету бургундским. Отменное вино веселило кровь, рождало в сердце легкую, как песня, радость. Жизнь, если особенно не приглядываться, бывает прекрасна, надо только уметь ею наслаждаться.
— И на Востоке, и на Западе напирают, — продолжал вошедший в раж Серпухин, — Сибирь, которую Ермак ходил воевать, совсем почти обезлюдела, в Крыму забирают власть татары…