Принцип неопределенности

Серпухин перевернул бумагу, указанный параграф гласил:

«В целях усиления борьбы с терроризмом… — Преамбулу Мокей привычно опустил и обратился к последним словам абзаца. — На восьмой странице заграничного паспорта должна быть вклеена фотография тещи его владельца или, в случае если обладатель документа женщина, ее свекрови». Все. Точка.

Несостоявшийся пассажир первого класса поднял на офицера ошеломленный взгляд.

— Это что, шутка?..

Замершая в дверях стюардесса смотрела на препиравшиеся стороны во все глаза.

— Шутка? — переспросил престарелый майор и пригладил ладонью порядком уже седые усы. — Какие могут быть шутки, гражданин? Мы здесь не груши околачиваем, а охраняем государственную границу!

Тем не менее Серпухин продолжал по инерции улыбаться. Спросил, едва сдерживая себя, чтобы не подмигнуть:

— А если человек, скажем, не женат?

— Но вы-то женаты! — легко отпарировал пограничник.

— Допустим! — неохотно согласился Серпухин, хотя и не понял, на чем основывается убеждение майора. — Но ведь есть и такие, кто не сует шею в петлю…

— Есть, — в свою очередь согласился майор и тяжело вздохнул, видно, подумал о чем-то личном. — На этот случай имеется специальное разъяснение. Пункт номер семь той же инструкции предусматривает, что на указанной выше странице должна быть сделана запись: «Тещи в наличии не имеется» — и поставлена круглая печать с гербом. Раз этого нет, значит, вы женаты, а тогда согласно инструкции в паспорт должна быть вклеена фотография матери жены отъезжающего…

— Или мужа… — в тон майору автоматически продолжил Серпухин, лихорадочно пытаясь оценить ситуацию и найти из нее выход.

— Правильно, — улыбнулся тот в пожелтевшие от табака усы и раздавил в пепельнице недокуренную папиросу, — если гражданин не гражданин, а гражданка! Видите, как все просто и логично….

Мокей видел. Его тренированный, нацеленный на анализ сложных ситуаций ум уже подбросил ему эффективное решение. Качать права и объяснять на повышенных тонах этому уроду, кто он, Серпухин, такой, судя по упертости погранца, было бесполезно, значит, следовало изменить подход на традиционный и многократно опробованный. Мило улыбаясь стюардессе, Мокей попросил ее удалиться и далеко не фигурально закрыл перед носом женщины дверь. Оказавшись, таким образом, один на один с майором, Серпухин опустился в обшарпанное кресло и, перегнувшись через стол, прошептал:

— Вас как зовут?

— Ложкин Василий Макарович! — ответил тот и почему-то тоже шепотом.

— Василь Макарыч, — продолжал Серпухин, окрашивая голос в тона повышенной доверительности, — тут такое дело! Речь идет о крайней необходимости, поэтому мне надо вылететь в Лондон сегодня же! Понимаете? Не завтра и не послезавтра, а сегодня! Мне кажется, мы договоримся… — Мокей достал из бумажника и положил перед пограничником несколько зеленых бумажек. — Здесь пятьсот долларов, на обратном пути я передам вам еще столько же. Идет? Клянусь, не обману! Я бы и сейчас, но деньги у меня на карточке…

Слушавший его внимательно майор откинулся на спинку стула. Улыбнулся в усы, но как-то не по-доброму:

— Взятку, сука, предлагаешь? Купить надеешься? Да если хочешь знать, из-за таких, как ты, кто родину изнасиловал, у меня вся жизнь исковеркана! А ты мне деньги суешь, гнида! Все, гражданин, освободите помещение! Паспорт ваш, как не соответствующий требованиям, изымается…

— Ну, извини, Макарыч, не хотел! — заспешил Серпухин, наблюдая, как майор убирает его документ в сейф. — Мамой покойной клянусь, нет у меня сейчас больше наличных, один стольник на всякий случай оставил! Слушай, пять тысяч тебя устроит? Пять! — для убедительности Серпухин растопырил перед носом майора пальцы.

Тот только покачал седой головой, улыбка быстро покидала его помятое жизнью и тревогами лицо. Мокей наседал:

— У тебя семья есть? Семья, говорю!

— Ну есть! — нахмурился майор. — Жена и две дочери…

— Вот видишь, — обрадовался Серпухин, — а ты их лишаешь достатка. Десять, Макарыч, зеленых! Прямо сейчас расписочку тебе и напишу, что должен, мол, брал взаймы и обязуюсь отдать! Любой суд взыщет, любой…

Серпухин засуетился, начал лихорадочно искать на столе чистый клочок бумаги. Пограничник стал медленно подниматься на ноги, отодвинул стул, как если бы для дальнейших действий ему требовалось больше пространства. Кулаки его сами собой сжались.

— Сто! — прохрипел Серпухин и вскочил с кресла. Бросился к майору и, только что не вырывая с мясом пуговицы, забился на его обтянутой кителем груди. — Сто тысяч, сто! Это же капитал, Макарыч, тебе таких денег вовек не заработать…

Ложкин легко отодрал от себя вцепившиеся в китель ручонки и оттолкнул Мокея так, что тот отлетел к двери. Плохо понимая, что делает, Серпухин открыл ее, замер в последней надежде на пороге.

— Миллион! — уже никого не стесняясь, почти кричал он. — Ты, придурок хренов, ты хоть понимаешь, что такое миллион долларов? Это же все, вообще все! Тебе, твоей семье, детям и внукам до гробовой доски!

Майор шагнул из-за стола. Мокей почувствовал, что его отрывают от пола, и засучил в воздухе ножками. В следующее мгновение он уже валялся на потертом паркете, но очень быстро встал на четвереньки и по-крабьи, боком, двинулся по коридору. Поднялся во весь рост:

— Я буду жаловаться! Вот сейчас позвоню твоему генералу… — Он действительно достал мобильник и начал тыкать в кнопки пальцем. Подождал, но ему никто не ответил. Срывающимся голосом закричал: — Я требую начальника смены!

— А я и есть начальник смены! — ухмыльнулся Василий Макарович, делая весьма недвусмысленный шаг по направлению к скандалисту, но тот, не желая продолжения корриды, уже быстро удалялся в сторону зала ожидания особо важных персон. Персоны эти, заслышав отзвуки скандала, уставились на появившегося у стойки бара Мокея с нескрываемым удивлением. В их ухоженном и благообразном мире было не принято публично выяснять отношения со слугами, даже если это слуги закона, не говоря уже о занятии мордобоем. Поэтому взгляды очень важных персон и сопровождавших их холуев выражали искреннее осуждение.

Не обращая на них внимания, Серпухин хватил поджидавшую его рюмку коньяку и пулей выскочил под высокие своды здания международного аэропорта. Спохватился, что забыл чемодан, только в такси, но эта оплошность его ни в малой степени не взволновала.

— Ну, я ему покажу, — шептал Мокей, забившись в угол на заднем сиденье машины, — урою, сотру в порошок!..

— Гаишникам отстегни, за постой в Шереметьево плати, да еще бензин в копеечку обходится!.. — привычно жаловался таксист, хотя его раздосадованный пассажир даже не поинтересовался, во что ему встанет катание по ночной Москве: сидел, насупившись, скрипел зубами так, что шофер не хотел, а обернулся.

Серпухин удивленного взгляда не заметил. Теперь его мысли занимал уже не старый служака, к нему пришло понимание разразившейся катастрофы. Мокей лихорадочно пытался оценить ее последствия, и выводы его были неутешительны: потеряно все до последнего цента! Он полный банкрот, и это отнюдь не преувеличение…

Серпухин застонал. Невозможность завтра утром лично поставить подпись под документом означала утрату вложенных в сделку денег! Всех! Всего того, что наскреб он по сусекам, что назанимал под гарантии собственности. Голова раскалывалась. Мысли путались. Не понимая того, что говорит вслух, Мокей бесконечно повторял:

— Ну, я покажу, я ему покажу!..

5

«Жизнь человеческая проходит в полнейшей неопределенности, и не потому, что не знает человек, откуда пришел и куда бредет — это бы еще полбеды, — сам мир, в котором коротать ему долгие годы, и тот остается для него сплошной загадкой. Поэтому, чтобы не потеряться во времени и в пространстве, люди и строят разные хитроумные теории, а потом подгоняют под них действительность и радуются своей сообразительности. Философы насилуют в бесплодных попытках свой интеллект, ученые суетятся, тычут в беззащитную природу приборами, представители искусства… эти вообще ничего не понимают — и так все вместе тащатся они безалаберной толпой от рождения к смерти. Хотя, возможно, это и хорошо, пусть себе развлекаются… — улыбался едва заметно апостол, меряя шагами тенистую аллею. — Лишь бы уразумели, что в созданном Господом мире есть всего две команды, и если не делаешь добра, то неизбежно приходишь ко злу. Впрочем, каждый из живущих это подспудно понимает, а то и точно знает, на чьей стороне в данный момент он ведет игру…»