Страница 24 из 34
Тем временем к юноше подбежала взволнованная Соня и быстро зашептала:
— Юра, Юрочка, что ты надумал! Как же это ты отправишься на землю? А как же я, как же мы, Юрочка?!
Он уставился себе под ноги и неожиданно твердо заявил:
— Нет, я уйду наверх. Я должен предупредить их...
— Но ты не сможешь! — перебила юношу Соня. — Просто не сможешь. Кто выходит отсюда, тот все забывает. Таков закон. Юрочка, пойми: ты забудешь!
— Не забуду, не забуду, — упрямо повторял юноша, сжимал зубы, стискивал кулаки, шипел, дрожал и вновь твердил как заклинание: — Не забуду!
— Пусть так, — не очень уверенно согласилась Соня. — Но кто тебе поверит? Представь, что выходишь на улицу и говоришь: люди, завтра случится беда, вы все умрете. Да тебя живо засадят в то учреждение, откуда явился Миша! Или ты хочешь в “Павловку”? Быть среди них месяцы! возможно, годы! Убеждать исключительно их, слабоумных...
Девушка показала на толпу дергающихся подвывающих личностей и добавила:
— Не слишком приятная перспектива! Наверху не принято верить в такие вещи. Кассандре и той не поверили, Юрочка.
Тут мимо гроба пошли дети, маленькие хорошенькие амурчмки с зажженными свечечками в ручках, девочки в платьицах, мальчики в чистеньких костюмчиках, в беретиках или в картузиках. Круглосуточный детский сад. Шли парами: мальчик-девочка, мальчик-девочка... Вели их две воспитательницы, тоже со свечками. У Доводова затряслась нижняя челюсть, он попробовал отвернуться.
— Смотри, — коротко приказал Чубик.
Неожиданно шедшие четвертыми по счету мальчик и девочка бросились к гробу, ловко вскарабкались на колени к похороненному и теребя ручонками лацканы его пиджака жалобно затянули:
— Дя-адь, а, дядь, а скоро наши мамы заберут нас отсюда? Дя-адь, а, дядь, скажи, а?
Доводов брезгливо отбивался от детей, пытался ссадить их на земляной пол. Но Чубик молча встряхнул его, и несчастный перестал сопротивляться, лишь мелко дрожал и всхлипывал. Шедшая в конце воспитательница села рядом с Мышкой, чтобы после увести детей.
— А ко мне мама уже пришла, ага! — хвастливо сказал малыш в беленькой рубашечке, в синеньких штанишках со шлеечками и в крохотных ботиночках. Его вела за руку молодая женщина в халате и тапочках, вокруг горла которой шла багрово-фиолетовая полоса, а лицо имело лилово-черный оттенок. Поравнявшись с гробом, она остановилась, размахнулась и влепила Доводову увесистую пощечину.
— Нельзя! — крикнул один солдат, выскочил из строя и схватив ее за свободную руку повторил: — Нельзя. Только говорить.
— Ничего, товарищу Осипу Алексеевичу полезно. Надо же остатки грима стряхнуть! — холодно заметила Мышка, пожимая плечиками.
— Врачи сказали, что у меня больше не будет детей. Коленька первый и последний, — отчеканила удавленница. — Этот убил Коленьку, а я не смогла жить без него.
— Решал не он один. И вообще наш дядя — жалкий стрелочник. А остальные живы. Но мы и их встретим. В свое время, — пообещал гитарист, прервав на несколько секунд пение.
Пристроившиеся на коленях у Доводова мальчик и девочка с завистью провожали взглядами счастливчика, к которому пришла мама. А тот шагал с гордым видом, лихо подтягивая штанишки со шлеечками.
Разыгравшаяся у гроба сцена придала юноше решимость. Он показал на удаляющихся детей и спросил Соню:
— Разве ты хочешь, чтоб когда-нибудь еще погибли вот такие малыши?
Девушка не ответила.
— Значит, надо пойти и рассказать.
— А и правда, пусть идет, — сказал Борух Пинхусович, неслышно приблизившийся сзади. — Пусть поднимется наверх. А если даже он все забудет, как то и положено, мы напомним.
— Но дедушка! — воскликнула Соня. — Разве не ты говорил...
— И повторю то же самое, — подтвердил старик. — Это необдуманный шаг, это глупо, это в конце концов опасно и вредно для него. Но привязанный груз земли тянет его назад, а веревку ты обрезать не сумела. Юра уйдет, Сонюшка. Ничего не поделаешь.
Они стояли втроем и смотрели на проходивших мимо гроба людей, на апатичного, уже безразличного ко всему Доводова, жалкого, подавленного, на сидящих у него на руках деток. Воспитательница ожидала окончания шествия. Мышка виляла задом и болтала ножками в чулочках. Миша пел:
— До коммунизма остается
лет пятнадцать-двадцать,
А семилеток — чтой-то вроде трех.
А его песня была ох какая длинная!..
Вокруг Светы хлопотали одноклассницы и Ольга Васильевна. Ребята столпились на небольшом расстоянии, о чем-то шептались и показывали на Свету пальцами. Милиционер неспеша возвращался на свой пост, изредка оглядываясь.
— Що з тобою трапилося? — встревожено спросила учительница. Девушки поставили Свету на ноги и приводили в порядок ее школьную форму, отряхивая пыль и оттирая пятнышки от прилипшей грязи.
— Дрібниці, Ольга Васильєвно. Голову закружляло... обнесло... в очах потемніло, я й впала, — ответила она, стараясь казаться бодрой и веселой. А сама тем временем думала: это ж там, внизу, у нее под ногами все было!..
— Такое с ними случается. Гы-ы-ы, — Сережка Безбородько глупо ухмылялся и весь сиял, заранее предвкушая удовольствие от собственной шуточки. — Сначала в обморок хлопаются, потом их тошнит, потом животик растет, потом...
— Ты-ы, Бородатый! — заорала Лариска Карпенко и бросилась к Сережке.
— А потом бэби... Бэ-э-э!.. Э-э-э!.. М-мэ-э-э!.. Ма-а-а!.. — заблеял и заорал тот, за что немедленно получил сумкой по голове от догнавшей его Лариски и взвизгнул уже почти неподдельно: — Ой, ма-а!
Ребята заржали, точно стадо молоденьких горячих жеребчиков.
— Та схаменіться ви нарешті! Припинiть негайно! — закричала учительница. — Ви ж на кладовищі, кінець кінцем. Карпенко, Безбородько! Ти в мене, Сергію, двійку по поведінці отримаєш обов’язково! Це я тобі твердо обіцяю.
Наконец все угомонились и медленно вернулись к воротам. Света шла позади всех, осторожно ступая по асфальту узенького тротуарчика и думала, что вдруг до сих пор Доводов сидит на крышке гроба, а перед ним проходят убитые росчерком его пера на каком-то приказе, плане застройки района или другом документе, возвещающем неудавшийся конец Бабьего Яра и начало светлого города будущего... И разумеется она не замечала ни могил славных партизанских командиров Ковпака и Федорова, ни памятника крупному ученому Патону, ни Максиму Рыльскому, ни другим писателям и поэтам. Не заметила она даже ангелочков, также чудом сохранившихся над старыми могилами с этой стороны аллеи. Даже когда Ольга Васильевна указала на ажурную беседку около самых ворот и шепотом сообщила ребятам, что по слухам там похоронена мать самого Молотова, девушка не вышла из полусонного состояния. Впрочем, никто не прореагировал на слова учительницы, потому что подростки не знали, кто такой Молотов.
— Все на сьогодні, діти. Йдіть додому, на наступному уроці вивчаємо й розповідаємо біографію Лесі Українки, а також читаємо першу дію “Лісової пісні”. До побачення.
Ребята повалили гурьбой вниз по Байковой улице к остановке трамвая. Ольга Васильевна вызвалась проводить немного Свету, взяла ее под руку.
— Давай-но пройдемося, — предложила учительница. — Тобі корисне свіже повітря після того, як ти опритомніла.
Девушка шла рядом с Ольгой Васильевной, с удовольствием подставляя лицо порывам свежего весеннего ветерка. После кладбищенских переживаний, полных мрака, удовольствие было особенно ярким и сладким, как стакан лимонада с пузырьками газа и пеной наверху, выставленный на стол против солнца.
Больше всего радовало то, что Юра Петриченко вернулся на землю, наверх, как говорили в преисподней. Только интересно, удалось ли ему предупредить людей о грозящей городу катастрофе? И что это за катастрофа...