Страница 11 из 34
— И пока я был Борухом Ставским, который так любил пофилософствовать напару из Семой Сахновским, из умнейшим человеком, между прочим, который жил на Малой Васильковской возле синагоги и был даже завмагом...
— Где жил? — рассеянно переспросил Юра, занятый мыслями о земле.
— На Шота Руставели около Театра кукол, — перевел гитарист, явно заинтригованный превращением старика.
— Ай, как приятно видеть такого молодого гоя, который знаеть, де у Киеве была синагога! — Борух Пинхусович совсем по-детски захлопал в ладоши и заулыбался еще сильнее. — А ви знаете, де еще синагога?
— На Подоле, на Щекавицкой. И если считать синагогой кенасу караимов, что на Подвальной, которая теперь Полупанова... была кенаса.
— Ай какой умный гой! — старик просто расцвел. — Так вот, ви таки можете видеть того Боруха Ставского, которого сосед-полицай таки виволок за бороду на улицу и вместе из Сонечкой погнал до Бабьего Яра. Которого били прикладами в грудь и в живот, когда он таки не захотел отпускать от себя внучку, потому как он не окончательный дурак и понимал все, кроме того, что нас вели не виселять, а стрелять.
Борух Пинхусович раздвинул края балахона, демонстрируя кровоподтеки — и тут превращения пошли вспять. Когда он вновь стал патриархальным старцем в сияющем одеянии, то заговорил торжественно, обращаясь ко всем по очереди:
— Потому слушайте меня.
Михаил! Вас переполняет желчный сарказм и отрицание всего на свете. Для начала поверьте хотя бы мне. Если бы Бабий Яр не стали засыпать, а главное — забывать, не было бы никакой катастрофы. И главное здесь, повторяю — память.
Мария! Вы не окончательно пропали и зря мучаетесь, вспоминая, чем занимались при жизни. Продажа тела — это еще не продажа души.
Юрий! Постарайтесь пока не думать о земле и о матери, которая осталась там. Ее сын погиб безвозвратно, но вы есть. Вас же есть кому поддержать здесь!..
Сонечка! — голос старика сделался особенно проникновенным. — Забудь о Дорогожицкой улице, о трех пулях и надругательстве. Ты пока что правильно сделала, уйдя с Озера Непролитых Слез. Но не задерживайся в преисподней!
Пусть все ваши свечки останутся здесь, как осталась моя. Та...
Старик воздел руки к черному своду. Его одеяние вспыхнуло, и словно впитав эту вспышку где-то в отдалении сверкнул ярче других крохотный огненный язычок.
— Так я уже никогда не попаду на землю? — еле слышно прошептал Юра. Сонин дедушка сурово взглянул на него.
— Вот что я скажу вам, молодой человек. Если вы слабый щенок или котенок, то привязанный к шее камень безжалостно потянет вас на дно реки, и вы от этого никакой пользы не получите, один вред. Но опытному пловцу камень поможет нырнуть на дно лагуны и найти драгоценную жемчужину.
Память о земле — это груз. Камень. Если вы очень захотите, то попадете туда довольно быстро. Не торопитесь! Забудьте о земле на время, уйдите в блистающий мир и только оттуда ныряйте. На здоровье! Ласточкой легче прыгать с обрыва, чем с едва выступающей над водой кочки. Выше, молодой человек, выше! Тогда с вами ничего не случится...
— Света, почему ты молчишь? Кажется, я о чем-то спросил тебя.
Невропатолог по-прежнему шуршал исписанными беглым почерком страничками и даже не взглянул в широко раскрытые глазки девочки.
— Вспомнила... — прошептала она, не вполне еще опомнившись после всего увиденного. Доктор все же взглянул на девочку, удивленный не совсем обычным тоном ее голоса.
— Что вспомнила? Тот сон?
Действительно, что она вспомнила? Что вообще это такое?
Видение, слишком сложное для неразвитого детского сознания, уже распалось на куски подобно разбившейся об пол тарелке и исчезало фрагмент за фрагментом.
— Да, сон, — пробормотала Света, но неожиданно вытянув вперед руку, указала на карточку и выпалила: — Ставская Софья двадцать четвертого ученица десятого Жадановского сорок один квартира одиннадцать!
Врач взял со стола карточку, пробежал глазами надпись, рассмеялся и принялся журить девочку:
— Ай-я-яй, нехорошо читать чужие документы. Да еще с какими ошибками! Ай-я-яй!
Он сунул карточку прямо в руки покрасневшей Свете.
— Во-первых, год рождения не двадцать четвертый, а пятьдесят седьмой. Ну, перепутать двойку с пятеркой, когда смотришь вверх ногами, еще можно. Но не отличить семерки от четверки!.. Во-вторых, улица Жадановского совсем в другом районе, а у нас на Подоле улица Жданова. И еще номер дома одиннадцатый, а квартира сорок один, а не наоборот.
Врач изобразил на лице строгость. Света убедилась в справедливости его слов, перечитав надпись, и с грустью подумала, что может и не выиграть лимонное пирожное.
— А что, ты знаешь эту Софью Ставскую? — полюбопытствовал невропатолог.
— Нет-нет. И сны мне больше не снятся, — поспешно заверила его девочка. Доктор хмыкнул, вернулся за стол и сказал:
— Ладно, Света, тогда до свидания. И пригласи следующего.
Идя по коридору, девочка пыталась понять, что заставило ее солгать доктору насчет снов. И кто такие на самом деле эти Юра, Соня и все прочие, кого она уже и не помнила хорошенько.
СОН ТРЕТИЙ
Духов день
В гостиной было шумно и до того накурено, что сизые пелены едкого табачного дыма казались беспорядочно развешанными тюлевыми занавесками, которые лениво колыхали случайные слабенькие токи воздуха. Света с трудом протиснулась между сервантом и стулом, на котором развалился ковыряющийся в зубах дядя Слава, и подошла к отцу.
- Па-ап... Папка! Пойдем домой.
Отец внимательно посмотрел на нее и громко сказал дяде Яше:
- Рыжий! Ты мою доцю видел?
Дядя Яша оборвал разглагольствования на тему оставшейся в нежно-голубом прошлом школьной жизни и заверил папу:
- Да видел, видел, конечно, видел. Ты еще вчера нас знакомил... Слушай, Жора, какая она у тебя большая! Черт, одиннадцать лет! Это у нас уже такие дети! Вот время летит...
- Ага, летит. А между прочим у меня из класса, из пацанов то есть, у первого ребенок родился, - похвастался отец.
- Как так у первого? Мы же первого у Алика с Нелькой обмывали! - возразил дядя Яша и хлопнул ладонью по столу, от чего его рюмка опрокинулась, обильно полив водкой объедки в тарелке. - Нелька, конечно, женщина, но все же Алик первый стал отцом.
- Нет, я, - не сдался папа и позвал, перекрывая всеобщий галдеж и перегнувшись через стол: - Нель! Неля! Это у вас с Алькой раньше ребенок родился или у меня?
Света не расслышала, что ответила тетя Неля. Отец во всяком случае остался недоволен, потому что побагровел и принялся выкрикивать имя дяди Алика. Свете это надоело. Она дернула его за рукав пиджака и повторила:
- Папка, ну пошли! Вечером “Кабачок “Тринадцать стульев” будет. Я хочу пани Монику посмотреть.
Отец опустился на стул, нежно взял ее за затылок, прижавшись вспотевшим лбом к ее лбу дохнул ароматом “Столичной” и прошептал:
- Светка, а, Светка! Ну какая же ты настырная! Вся в меня. Слушай сюда, доця. Пятнадцать лет, понимаешь ты: пятнадцать! Ты когда-нибудь тоже будешь вот так сидеть вместе с однокашниками, когда станешь взрослой тетей. И тебе будет очень неприятно, когда твои дети будут тянуть тебя домой за штаны... То есть тьфу, за юбку! Я уже что-то заговариваюсь...
Отец наморщил лоб и замотал головой.
- А мне скучно! - настаивала Света. - Пошли. И вдруг там еще будет пан Цыпа!
- Бр-р-р, не порти мне настроение! Не порти. Все, - папа замахал руками. - Я тебя больше никогда, ни-ког-да вот не буду брать на наши рандеву, договорились? А сейчас пожалуйста, Светка! Светик, а? Ну пойди, посиди где-нибудь. Почитай там или я не знаю что. Займись в общем. Мы только вот допьем, дольем, - он посмотрел на опрокинутую рюмку дяди Яши, саркастически хмыкнул и докончил: - Примем кофе с тортиком и пойдем на улицу. А, Светик? Хошь тортика?