Страница 25 из 29
– В экспедицию?! – удивленно переспросила Катя. – На три месяца?
– Ну да. Она же у меня биолог. Я, кажется, говорил. А у них такая специфика: как полевой сезон, так экспедиция.
– На три месяца… – она задумчиво покачала головой. – И ты… Извини, Женя, что задаю такой вопрос, но… Ты не… не опасаешься… Как бы это сказать… Ну, в общем, ты уверен, что…
– Она мне там ни с кем не изменит? – помог ей я.
– Ну да, – кивнула Катя и покраснела.
– А что, – я искоса взглянул на нее. – По-твоему, все супругам изменяют, когда одни остаются?
– Ну нет… Не все, конечно, но все-таки…
– Ты-то своему мужу здесь со всеми подряд изменяешь?
Мне показалось, что я сказал что-то не то: Славка вздрогнул.
– Нет вообще-то, – Катя совсем смутилась и у нее даже плечи покраснели.
– Ну так вот. Жены разные бывают. И я верю, что Инна именно такая.
Верю ей, поэтому спокойно отпускаю. Верю потому, что люблю. А она верит мне тоже. Раз любит.
– Интересная философия, – покачал головой Славка.
– Никакая это не философия. Просто если не веришь любимому человека – значит не любишь его ни грамма. Значит, вообще вместе жить незачем.
– А ты, оказывается, максималист, – снизу вверх и неожиданно серьезно посмотрела на меня Катя. – Я и не подозревала.
– Вовсе нет. Просто считаю, что Любовь и Вера – родные сестры. Вместе с третьей – Надеждой…
– Об одном попрошу тебя, друг мой Аркадий: не говори красиво! – перебил меня Славка.
– Какой, к черту, Аркадий? – не поняв, возмутился я. – При чем тут этот полудурок?
– Да ни при чем он, – захохотал Славка. – Это Тургенев. Иван Сергеевич.
Классиков надо знать, Женя…
– А ну тебя на фиг со своими классиками, – отмахнулся я, так и не поняв его каламбура, поскольку книжек не читал не просто давно, но и вообще, и само напоминание о Тургеневе не вызвало во мне никаких ассоциаций.
Мы помолчали некоторое время. Но я даже не обиделся на Славкину дурацкую шутку; мне хотелось довести до конца свою мысль, и я продолжил:
– И вообще, если уж на то пошло, бояться отпускать от себя – глупость. Бессмысленная трата нервов. Если человек задумает пуститься во все тяжкие, то сумеет это сделать, живя с тобой в одной постели и даже работая в одном секторе. А если не захочет – то останется верным даже в Антарктиде, командуя дивизией голых женщин.
– Дивизия голых женщин в Антарктиде? – усмехнулся Славка. – Оригинально-с! Но как там изменять?! У них же все замерзнет насмерть!
– Ну и фантазия у вас… – укоризненно посмотрела на нас Катя. – Жуть!
– Виноваты, больше не будем, – поклонился я. – Просто хотел сказать, что измена – это не просто искушение в одиночестве.
– Послушай… – сказала Катя и опять потупилась, точно хотела прояснить какой-то очень важный для нее вопрос. – Можешь, конечно, не отвечать, это очень лично… Но как-то всплывает. Женя, а ты… Ты сам как ко всему этому… ну в общем, понял к чему – относишься?
– Отрицательно! – для крепости я рубанул воздух, загремев пустой флягой, ведь мы шли еще только на ферму. – Хоть и рискую показаться несовременным.
– И что? Тебе никогда… – Славка замялся. – Никогда, абсолютно никогда, даже при виде очень красивой женщины…
– Конечно, хочется, – честно перебил я, взглянув на Катю и одновременно пронзительно вспомнив Вику на лугу. – Я живой человек, а не засушенный индийский монах. И всегда найдется женщина, чьи физические достоинства чем-то лучше, чем у моей жены. Хоть чем-то, но существенно. Но ведь потом найдется женщина, которая совершеннее этой. И так далее, – до бесконечности. И можно утонуть в погоне за все новым совершенством и не находя его, а лишь растрачивая себя… Но… Но надо ставить себе ограничения, только и всего. Потому что так надо.
– Но кто и где сказал, что именно так надо ? – спросил Славка.
– Никто нигде не говорил. Просто я сказал это для себя. И все.
– Значит, от измены удерживают только ограничения? – насмешливо, как мне показалось, уточнила Катя. – Долг, совесть и всякая другая пионерская чепуха?
– Почему же? – возразил я, чувствуя как резанули слух последние два уничижительных слова в устах Кати, до сих пор практически боготворимой мною, но кажется, мало отличавшейся от образа, бегло обрисованного Викой. – Это, конечно, все есть. Но главное – не долг и не совесть. Главное – любовь. Такая, что сама ставит тебя выше мелких удовольствий. После которых будет только гадко на душе.
– И что? – сменив тон, очень-очень тихо спросила Катя. – У тебя в самом деле есть такая любовь, Женя?
– Да, есть, – твердо ответил я и остро, настойчиво подумал об Инне; где-то она сейчас была… – Есть. И именно такая.
– Я рада за тебя, – еще тише сказала Катя.
– Я тоже, – кивнул я.
Славка промолчал, на этот раз удержавшись от дурацких цитат.
А я, вдруг улетев отсюда прочь, думал об Инне И в самом деле верил в свои слова. По крайней мере, в тот момент. Верил в мысли о своей далекой, давно уже не виденной жене. Верил в любовь. Которая сильнее мелочей и которая будет греть меня… Как заходящее, но еще очень, очень теплое солнце над вечерней дорогой.
12
Работать втроем в вечернюю смену, изнурительную саму по себе, мы ехали с внутренним содроганием. Однако она оказалась не такой уж и страшной. Даже желтые комары досаждали меньше: наверное, уже не могли пробиться ко мне сквозь бороду, щедро отросшую за десять дней.
Вообще борода в колхозе – хорошая штука. Бриться не надо, и комары не мешают. Правда, нынче во всей компании бородачами оказались только мы с Володей. Саша-К гладко брился– он вообще отличался подчеркнутой подтянутостью, в любой момент на него было приятно взглянуть. Лавров и Геныч сначала начали отпускать бороды, но на второй или третий день уже скоблились у прикрепленного к умывальнику зеркальца: должность полевых любовников ко многому обязывала. Мореход, как и любой бабник, брился и даже одеколонился регулярно. Славка держался неделю. Потом явился на завтрак с гладкой физиономией.
– Предатель! – сказал ему я.
Он только засмеялся. И я тут же поймал на себе насмешливый, что-то подсказывающий взгляд Вики…
У меня отросла уже неплохая черная борода, при моих каштановых волосах, у Володи лезла сединой. Судя по всему, и он сегодня чувствовал себя неплохо с комарами. Славку же они допекали вовсю: он едва успевал отвешивать себе пощечины свободной рукой.
– Вот тебе твоя неземная красота, – усмехнулся я. – Говорил тебе, не брейся.
Славка только отмахнулся.
Правда, проработали мы недолго. Максимум два часа – потом вдруг что-то грохнуло, и равномерно лязгавший транспортер бункера заработал гораздо тише – почти бесшумно. Приглядевшись, я заметил, что он и вовсе не остановился: большое приводное колесо не крутилось. Я оглянулся – Николай уже бежал к пульту.
– Что такое? – я подошел к нему.
– А… – он утер лицо кепкой. – Кранты, мужики. Праздник вам пришел.
На сегодня отработались. А, может и на завтра тоже.
– Почему?
– Приводная цепь на хрен полетела. Сейчас остатки травы прогоним и глушим моторы.
– А что теперь делать? – спросил Славка. – Новую ставить будете?
– Ну ты скажешь тоже! – захохотал Николай. – Откуда она, новая-то?
Все запчасти давно кончились. Ремонтировать надо.
Он выключил форсунку. Барабан погрохотал на холостом ходу, потом через несколько минут остановился. Смолк свист вентилятора в циклоне, почти сразу упал вой дробилки. Лишь устало постукивал привод раздатчика. Но наконец стих и он. Стало непривычно, режуще тихо. И даже показалось, что в ушах застряли ватные пробки.
– В чем дело? – к нам подошел заляпанный мукой Володя, ничего не услышавший и не понявший в грохоте.
– Цепь накрылась, – ответил Николай. – Звено полетело.
– Ясно… И что теперь: клепать или варить?
– Варить…
– А сварщик есть?