Пять к двенадцати

- Я мог бы войти во вкус эксперимента.

- Я была бы только рада. Но целью упражнений должен быть здоровый ребенок. Не забывай об этом.

- Что пережгло твои транзисторы, бесплодная утроба? Неужели это бурное приключение в канун Дня Всех Святых напомнило тебе, что все мы смертны? Или, несмотря на инъекции жизни, ты становишься старой и сентиментальной?

Джуно вздохнула:

- О, Дайон. Почему ты все время делаешь вид, будто живешь внутри стального шара? Ради меня ты чуть не погиб навсегда. Разве это так ужасно, что я захотела от тебя ребенка?

- Они тебя изнасиловали?

- Почему ты об этом, спрашиваешь?

- Они тебя изнасиловали? Она улыбнулась:

- Полагаю, это можно назвать и так. Они вкололи мне полную дозу какой-то дряни, и я пласталась, как сука в течке... Но сейчас это не имеет никакого значения. Ожоги на теле зажили, ожоги на душе вылечили психотерапевты, и теперь единственный комплекс, оставшийся у меня, связан только с тобой.

- Ага! Вот оно что! - выкрикнул Дайон с чувством триумфа. - Ты была подчинена. Вот почему тебе захотелось ребенка. Ты была подчинена, и добрая старая Доминанта Природа возобновила миллионолетнюю программу. Твоя похотливая сущность тут ни при чем. Ты неподвижно лежала на спине, и твой разум был пуст, как лунный вакуум, а твое тело в это время вспомнило все, что нужно. И теперь ты пытаешься стать анахронизмом по доверенности.

- Разве это имеет значение? - спросила Джуно. Дайона раздражало, что ее голос и манера поведения были совершенно спокойны.

- Да, плоскобрюхая, имеет.

- Почему?

- Потому что нельзя обманывать природу вечно.

- Ты говоришь загадками.

- Это что, я живу загадками.

- И поэтому ты попытался взять билет в один конец на дно Северного моря?

- Сам себе удивляюсь, - ответил он уклончиво, - я просто играл в пятнашки с морскими чайками и рыбами. А потом упал. Вот и все.

- Нет, было еще кое-что, мейстерзингер. Ты играл в русскую рулетку с самим собой - и сам был пулей. Она тяжело посмотрела на него:

- Ты уже был мертв однажды. Ты что, привык к смерти, как к наркотику, и теперь сидишь на крючке?

- Мы все на этом крючке, любимая. Мы проводим всего девять месяцев, готовясь к рождению, так почему надо проводить пару столетий, готовясь к смерти? Потряснее всего - сгореть быстро и с фейерверком.

Джуно вздохнула:

- Вот почему мне хочется ребенка. Я слышу тиканье часов... Что-то произошло с тобой, Дайон.

- Да. Я увидел, как большую суку поджаривают на костре, и совершенно потерял голову.

- Нет, что-то еще. После лечения в клинике с тобой было все в порядке. Что-то произошло потом. Он криво усмехнулся:

- Одно возведение в рыцари и одна королевская прерогатива.

- Это все еще не то, что я имею в виду... Кто был тот жиган, посетивший тебя, пока ты лежал пластом?

- О, ты становишься сыщиком? Его имя - Атилла Т. Гунн. Он приходил предложить мне набег на Балканы.

Джуно пожала плечами и на некоторое время замолчала. Она сидела, уставившись на красное солнце, которое скользило вниз, создавая странную иллюзию судорожного подрагивания в западной части горизонта. Затем доминанта стала слегка дрожать, хотя температура на балконе оставалась постоянной и равной восемнадцати градусам.

- Так ты дашь мне ребенка? - спросила она после продолжительного молчания.

- Почему бы и нет? Новая игрушка, может быть, развлечет тебя. Ты, должно быть, устала от странствующего поэта.

- Я люблю тебя, - сказала она просто.

- Одной любви недостаточно.

- Чего же тогда достаточно?

- Абсолютного подчинения и мира, где мужчины могут свободно дышать, не спрашивая разрешения у ближайшей доминанты-медички. Мира, где все женщины гордятся большими животами, в которых вынашивают детей... Ты хочешь ребенка - и ты его получишь. Это будет приготовленное, свежезамороженное стерилизованное дитя, и я желаю тебе получить от общения с ним много радости. Он не будет знать твоей груди, и, если это будет сын - мой сын, он станет врагом всего твоего племени. Он вступит в любовную связь с твоей кредитной карточкой и сломает ногу, отплясывая на твоих похоронах.

Дайон мрачно рассмеялся:

- Да, ты можешь иметь ребенка. Так что тебе лучше найти для меня какую-нибудь бедную, сбитую с толку, голодную инфру, которую я смогу насиловать и любить и у которой отниму молодость. Ее несчастное тело выносит плод моей любви за вознаграждение, равное стоимости пары инъекций жизни, и за это я буду любить ее. Даже если она глупа, как кочан капусты, и уродлива, как прошлогодняя картофелина, я буду любить ее. Потому что у нее будет жалкая гордость, уродливая красота, трусливая смелость. И если ты можешь понять это, ты на полпути к тому, чтобы осознать, что не так уж все благополучно в этой упорядоченной, гигиенической тюрьме, которую создали подобные тебе безвозрастные и безликие твари.

- Я замерзла, - сказала Джуно, - и устала. Пойдем в дом... Неужели ты так меня ненавидишь, Дайон?

- Нет, - сказал он, поднимаясь со скамейки, - я не ненавижу тебя. Но будь я проклят, если когда-нибудь стану плакать по тебе. И это, дорогая прекрасная подруга игрищ, меня действительно удручает.

8

Дайон остался в квартире один. Мир вокруг был восхитительно спокоен. Он наслаждался роскошью полуторадневного одиночества и начинал чувствовать, что Бог - или Кто там такой - не обязательно на стороне больших хронометров. [Перифраз изречения Наполеона: "Бог на стороне больших батальонов"]

По причинам, доподлинно известным только ей самой, Джуно отправилась в короткое авиапутешествие. Сначала в Стокгольм, по ее словам, просто попить спирта "кристалл", слишком хорошего для того, чтобы шведы его экспортировали. Затем в Мюнхен, где она должна была встретиться с общительными доминантами из международной полиции и с ними посвятить вечер пиву. После этого она предполагала вылететь в Рим, чтобы там, опять же по ее словам, принять участие в ряде грубых сексуальных оргий, прежде чем к утру вернуться в Лондон.

Хвала Аллаху, женщина способна на любую выдумку. В данном случае это означало, по меньшей мере, что у Дайона будет немного времени, чтобы остановиться и оглядеться.

Он занял себя видеопросмотром старинного фильма, который назывался "На Западном фронте без перемен". Дайон нашел упоминание о нем в старом каталоге и заказал копию в Центровиде. Компьютеру понадобилось целых пять минут, чтобы выудить ее из Национального фильмархива.

Теперь Дайон сидел как приклеенный, не в силах оторваться от действия на стенном экране размером двадцать на тридцать. Какая-то ублюдочная доминанта попыталась переделать оригинал в трехмерный цветной фильм. После пяти минут этого зрелища Дайон врезал кулаком по кнопке вызова и пережег тем самым пару микросхем Центровида. Зато теперь он мог смотреть первоначальный черно-белый вариант - с его туманными ореолами, потрескиванием звука и старомодными наплывами. Дайон наслаждался каждой минутой этого зрелища.

Теперь таких лент уже не снимают, грустно подумал он, отхлебывая немецкое пиво, доставленное в картонной коробке через вакуумный люк. И причина в том, что доминант не ориентировали на насилие. Они не переваривают кровавых мотивов, которые господствуют в тайных фантазиях всякого уважающего себя жигана и которые с незапамятных времен были движущей силой для всех мужчин с горячей красной кровью.

Он наблюдал батальные сцены, какими бы грустными и обжигающими душу они ни были, со вниманием, которое граничило с экстазом. Образы на экране были ужасны, гротескны, кошмарны, но они принадлежали исчезнувшему миру мужчин. И благодаря этому в абсурде было достоинство, в кошмаре - красота и даже в ужасном реве древних артиллерийских орудий - умиротворение.

Он не только смотрел глазами, но, казалось, впитывал фильм всем телом. Однако некий мелкий придворный шут, обосновавшийся у него в голове и отпускавший колкости по поводу увиденного, настойчиво напоминал о нерешенных проблемах Дайона Кэрна.