Кающийся

Что я в Церкви люблю это церемонии и ритуалы, сказа-па однажды мне Мария у себя дома.

Дед с бабулей были баптистами и перестали заставлять меня ходить в церковь сразу после крещения, а после этого я мало вообще думал о религии, пока не встретил Марию, которая, оказалось, верует в какой-то собственный вид христианства. А я в конце концов стал верить в Марию.

Я уверена, что она сейчас не та, что была в дни латинской мессы, говорила Мария. Церковь теряет последователей и потому считает, что ей надо меняться, службы вести на английском, влезать в политику, стать более "релевантной" по отношению к повседневной жизни прихожан.

Потому-то она и теряет последователей! Они отрезают сами себя от прошлого, от вечных тайн, которые не давали Церкви распадаться. Вот почему меня потянуло к Кающимся.

Тебя и Дональда Фирна, сказал я.

Но он ничего не понял, ответила она. Может, он и слыхал какие-то смутные предания о них или читал истерические писания протестантских миссионеров, использовавших ритуалы кающихся как повод для нападок на папство. Дональд Фирн думал, что у них практиковались ритуальные пытки друг друга и человеческие жертвоприношения, как у ацтеков к несчастью для бедной Алисы Портер. Их наследия он не знал.

Мария рассказала мне, что эти ритуалы уходили корнями далеко в прошлое, раньше времен средневековых флагеллянтов, раньше даже раннего и примитивного христианства, к людям, посвятившим себя богине Диане в древнем Гелласе они бичевали собственные спины в честь ее. Архиепископ Санта-Фе Джон Б. Лами в 1850 году пытался заклеймить Кающихся как еретиков и подвергнуть отлучению. Но Церковь отступила, признав их как преданных верующих, а не почитателей дьявола, хотя были даны строгие инструкции не распинать более никого из своих братьев. К тому времени как поселенцы дошли до запада и нашли себе запрещенную гору для церемоний Кающихся, они уже только привязывали своего избранного Кристо к кресту, но кровь все так же текла по их спинам от укусов их пикадоров.

Кающиеся были простыми крестьянами из долины Рио-Гранде и вокруг горы Сангре-де-Кристос, потомки испанских поселенцев в Нью-Мексико, восходящих к году 1598. Их секты росли только в сельской местности вдали от таких центров, как Санта-Фе, Альбукерк и Эль-Пасо там, где было слишком мало францисканских братьев. И францисканцы более старались обратить индейцев-пуэбло, чем пасти собственное стадо, и многие вымогали крупные поборы за обряды брака, крещения и отпевания. Правление на испанских территориях становилось все более светским, и после мексиканской революции 1820 года все испанские францисканцы были высланы в Испанию и никем не заменены. Сельские жители остались блуждать без духовного руководства, пока эти земли не были оккупированы Соединенными Штатами в середине века, а к тому времени Кающиеся уже прочно укрепились в своей собственной традиции.

У Кающихся женщины не допускались в Круг, объяснила мне Мэри.

Но после Тайной Вечери утром Чистого Четверга и всю Страстную Пятницу они пели алабадос отрывистые печальные песнопения экстаза и горя, плач Девы по гибели Сына Ее Они пели снаружи морады, пока мужчины были внутри, воскуривая фимиам и выбирая из них того, кто будет Кристо. Они понимали, что без тьмы не будет света, без страдания вознесения. Из трагедии рождается не отчаяние, но спасение. Из унижения возвышение.

Из покаяния искупление. Из ничтожества экстаз. Из смерти жизнь. И блаженство.

Бедный Дональд Фирн, сказала Мария, нависая надо мной в свете лампы, поставленной у меня между ног. Мария всадила шило глубоко в одну из моих ушных дыр и расширила ее с выворачивающей болью и струйкой крови. В расширенную дыру она всунула толстый гвоздь с завода Пуэбло. Я стиснул зубы и резко вдохнул, но почувствовал, как у меня встает сильнее. Боль это было все, на что я надеялся.

Мария вернулась примерно час спустя, разбудив меня резким ударом по низу живота.

Живи Дональд Фирн в наше время, продолжала она, он нашел бы девицу, которая согласилась бы на все это добровольно, и не пришлось бы бросать ее в колодец.

Мария всегда что-нибудь такое говорила, когда я отдавался на ее милость. Она говорила, как злодей в кино, рассказывающий герою, что именно он с ним сделает, вместо того чтобы просто убить его сразу и покончить с делом. Это увеличивало ставку игры, добавляло дополнительный элемент опасности и неизвестности.

Например, Джеффри Дэймер, говорила она, работая у меня в носовой дыре окровавленным шилом Ему нужны были сексуальные рабыни, но он совсем неправильно подошел к делу. Он пытался в домашних условиях делать лоботомию электродрелью, рассчитывая, что его жертвы станут зомби, отвечающими на каждый кивок его пальца, но они вместо этого все умирали.

Он так и не понял, что нужно было делать.

Во все мои ушные дыры она уже загнала по гвоздю и сейчас прилаживала к моему носу гвоздь побольше и потолще. Она превращала меня в дикаря из индустриальных джунглей, втыкая гвозди во все существующие дыры. Кровь капала у меня из носа в горло, и мне приходилось ее глотать, чтобы не задохнуться Дыхание стало тяжелым, я старался контролировать его, чтобы не потерять сознание. Она бы все равно делала свое дело, а я не хотел ничего пропустить.

Дэймер мог бы пойти в те же самые бары, где выбирал своих жертв, или дать объявление в журнале и получил бы сколько угодно добровольных "рабынь", которые возвращались бы неделю за неделей и делали бы все, что он хочет, лишь бы он их не убивал. Что было бы зряшным расходом материала.

Но он же хотел еще и есть их, напомнил я.

Тело мое примите, едите, ответила она. Кровь мою пейте, кровь нового завета.

Толстые гвозди входили в отверстия, заменяя кольца у меня на бровях, сосках, пупке, мошонке и по всей длине пениса, и наконец на кончике, где было знаменитое кольцо. Член был мокр от теплой крови и похож на эротическую подушечку для иголок. Все дыры пульсировали, разорванная плоть вопила от боли. Пока она работала, я вскрикивал, инстинктивно пытался отодвинуться от ее пальцев, хотя она делала именно то, что я хотел. Тело ощущало боль, но мозг говорил ему, что это удовольствие.

Такой реакцией наслаждается каждый, кто любит огненно-наперченные мексиканские блюда. Бодибилдеры привыкают к внутренним обезболивающим средствам собственного тела, потому что все время рвут мускулы в клочья огромными силовыми качалками. Многие являются мазохистами, даже не зная этого или не желая себе в этом признаваться. Остальные садисты, не признающие этого факта.

Мы с Марией были свободны. Мы познали себя. Но никто из нас не знал, насколько далеко готов зайти другой.

Вряд ли я тебя когда-нибудь пойму, сказала она, беря тяжелую кривую хирургическую иглу и прицепляя к ней тонкую полоску сыромятной кожи. Я тебе нужна, чтобы тебя третировать. В этом все дело. Ты хочешь, чтобы я тебя связывала, била, колотила, обижала. Для этого ты живешь. И мне не понять, что ты в этом находишь. Я ежусь от страха, если у меня порез или заусеница, а ты смотришь на раны как на дар Божий.

Это он и есть, ответил я.

Последние желания?

Я посмотрел на нее с жадной тоской, но сказать мне было нечего.

Она ткнула иглой мне в угол рта и стала сшивать губы. Закончив, она крепко затянула сыромятину. Пробежав руками по моей груди, она закрутила гвозди в сосках, будто хотела их вырвать.

Я попытался вскрикнуть, но мог только приглушенно мычать.

Видишь? сказала Мария. Теперь тебя никто не услышит. Кажется, мы готовы.

Она отвязала мне руки и ноги, и я лежал неподвижно, ожидая, когда восстановится кровообращение. Подготовка была закончена. Настало время главного события. Она дернула меня за поводок, заставив сесть, потом стащила с алтаря, заставив встать на ноги.

Идем, Гэри, сказала она. Наступает твое время. Время тебе откликнуться на зов судьбы.

Мария вывела меня из круга света лампы. Я был голый, татуированный, израненный гвоздями продукцией моего покойного деда, инструментами плотника, принятыми у Кающихся символами страдания Кристо. Резкий ветер с гор холодил тело и заставлял кусты шалфея танцевать в свете фонаря Марии. Земля под моими босыми ногами сохраняла еще тепло солнца. На небе было больше звезд, чем я в жизни видел, и они смотрели на нас с неба единственные наши свидетели.