Страница 4 из 15
В разговорной, фольклорной и профессионально-литературной практике в значении неисповедимо-высшей, надчеловеческой, не зависящей от воли людей власти часто употребляются также понятия «судьба», «судьбина», «рок», «жребий», «удел», «планида» и т. п.: «от судьбы не уйдешь», «видно, так на роду написано», «так уж суждено», «ничего не поделаешь: судьба такая», «так рок судил» (вспомним финал лермонтовского «Фаталиста»).
Земная власть воспринимается в первую очередь как строгое начальствование, безусловное (нередко – добровольное) подчинение, жесткое принуждение, «наведение порядка» и т. д.[10].
Власть – надзор, присмотр, пригляд за подданными; власть – страх; власть – тайна (часто зловещая): «Я пригласил вас, господа, с тем чтобы сообщить вам пренеприятное известие: к нам едет ревизор»… Эту фразу трудно перевести, скажем, на английский, чтобы сохранить и передать эффект внезапно разорвавшейся бомбы. Ну, едет и едет себе господин инспектор должностные полномочия свои исполнять! Работа у него такая. Приедет – поглядим на него. При чем тут обязательный страх и другие пренеприятные ощущения?!
Власть и безвластие
Власть всегда, в нашем понимании, признак силы, повеления, господствования. Слабая власть – не власть, а кисель без берегов; один из щедринских помпадуров, Митенька Козелков, называет такую власть «государственной слякотью». Необычайно устойчиво и неистребимо, как известно, убеждение: крепкая власть – «сильная рука» – настоящий порядок (ср. в поэме Н.А. Некрасова «Современники» рассуждения «искателей концессий»: «Вся беда России // В недостатке власти! – говорят витии // По сословной части /…/»).
Понять роль власти в человеческом общежитии можно только через противоположное представление о безвластии. Безвластие – почти во всех смыслах и отношениях пагубно. Известна басенная мораль у Крылова: «/…/там речей не тратить по-пустому, // Где нужно власть употребить». Власть – превращение дезорганизации в надежный порядок, в безопасность для подопечных; власть – предотвращение анархии и гарантия относительного социального равновесия и стабильности. Власть правит миром: «без пастуха овцы не стадо». Символичен глас народа в пушкинском «Борисе Годунове»: «О Боже мой, кто будет нами править? О горе нам!».
Понятие «власть» почти всегда содержит указание на преодоление энтропии, хаоса. Продукты властного воздействия – разного рода ограничения, запреты, табу, своды предписаний, инструкции, табель о рангах и т. п. Более того, словосочетание «неограниченная власть» как раз и дает отчетливое представление о крайне жестких, удушливых пределах, которыми эта самая власть регулирует жизнь подданных.
Неизбывна русская надежда на заступничество со стороны верховной власти. У Некрасова в стихотворении «Забытая деревня»: «Вот приедет барин – барин нас рассудит…». И столь же вечна глухая безответность власти, от которой веет мертвенным холодом: «На дрогах высоких гроб стоит дубовый, // А в гробу-то барин; а за гробом – новый…». Как говорится, «до Бога высоко, до царя далеко». Есть и такое в народе расхожее мнение: «кто палку взял, тот и капрал». У власти преимущества в любой, казалось бы, самой незавидной ситуации; власть всегда о себе, любимой, успеет подумать: «лучше быть молотом, чем наковальней».
Иногда сказывают, что всякий народ заслуживает своей власти («По Сеньке и шапка»), но есть и такая мудрая пословица: «Каков царь, таков и народ». Бесспорная обратная связь. Власть – это и постоянная, строгая обязанность и ответственность: «первый в совете – первый в ответе» или, по другой русской солдатской пословице, «старшему первая чарка и первая палка». Еще добавляют: «нога споткнется, а голове достается»…
Сатирическая энциклопедия власти, морфология бюрократического жизнеотправления, неписаные кодексы начальствобоязни и начальствообожания находят свое уникальное воплощение в художественно-публицистическом мире М.Е. Салтыкова-Щедрина. Трагикомическим символом «законно-властного» произвола стали бессмертные собирательные образы помпадуров и помпадурш, господ ташкентцев, пустоплясов, ненавистников, медведей на воеводстве, орлов-меценатов, галерея градоначальников из «Истории одного города». Саркастический апофеоз бюрократического своеволия – знаменитая сцена явления молодого помпадура «в некоторое присутственное место», когда новый главный начальник губернии «спросил книгу, подложил ее под себя и затем, бия себя в грудь, сказал предстоящим:
– Я вам книга, милостивые государи! Я – книга, и больше никаких книг вам не нужно!».
Вспомним и воспроизведенные Салтыковым-Щедриным откровения молодого начальника либерального покроя: «Для того чтобы хорошо вести дела, нужно только всех удовлетворять. А для того чтобы всех удовлетворять, нужно всех очаровать, а для того чтобы всех очаровать, нужно – не то чтобы лгать, а так объясняться, чтобы никто ничего не понимал, а всякий бы облизывался». Кстати, этот блистательный иронический пассаж проливает свет и на технологии современной нам хитроумной политической журналистики, на лукавые пиар-технологии, на универсальные рецепты составления псевдорекламы и т. п.
В расширительном смысле властными полномочиями наделяются и молниеносно распространяющаяся молва, и общественное мнение[11], и господствующая идеология, и правящая бал мода и еще многое другое. Власть старшего над младшим, родителей над детьми, учителя над учениками, начальника над подчиненными, режиссера над актерами, врача над пациентами (см. многочисленные чеховские юмористические рассказы), автора над читателями, исполнителя над слушателями и зрителями… Властный – качественный признак, указывающий на мощную энергию эмоционально-интеллектуальных, психофизических состояний и свойств, на проявления этих свойств, на особенности натуры человека, на черты характера, на поведение, на способы мышления, на методы исследовательской рефлексии и т. д.
У Достоевского властность как существенное свойство личности синонимична сложным представлениям о надменности, «гордой развязности», «самоуверенности», но и «смелой, благородной энергии и какой-то ясной, могучей вере в себя» («Братья Карамазовы». Часть первая. Книга третья. Глава IX).
Парадоксально-текучий и всякий раз абсолютно, с его точки зрения, истинный, согретый высшим нравственным чувством, подход к категории власти предлагал Л.Н. Толстой. Всякая власть, полагал он, «чует, что она существует только благодаря невежеству народа, и потому инстинктивно и верно боится просвещения и ненавидит его. Есть, однако, условия, при которых власть волей-неволей должна делать уступки просвещению; тогда она делает вид, что покровительствует ему, берет его в свои руки и извращает». Настоящая власть, по Толстому, не во внешних проявлениях силы, не в насилии и угнетении, а во внутреннем, духовно-нравственном одолении внешнего гнета. Сокровенная мысль Толстого заключается в том, что любое проявление власти только тогда может быть благодатно, когда согрето любовью к другим.
В традиционном фольклорном и профессионально-литературном миропонимании (в самых разных его вариациях) отчетливо различима оппозиция: власть – народ, власть над народом, власть без народа, народ и власть. Стремление политически и лингвистически преодолеть почти роковое противостояние «народа» и «власти» обнаруживается в амбивалентных словоформах «народовластие», «демократия», «местное самоуправление», «саморегулирование» и др.
Горестно оценивая в начале XXI в. политическую обстановку в России, А.И. Солженицын говорил о «бесконтрольности и непроницаемости решений и действий властей» и ставил неутешительный диагноз: «власти боятся услышать народное мнение, оно опасно для властей»; истинная же демократия, по мысли автора «Красного колеса», – это «когда народ реально направляет свою судьбу через органы самоуправления, когда народные представители не подменяются представителями пристрастных партий, а бюрократия и ее решения не скрыты за непробиваемыми, непроглядными барьерами»…[12].