Страница 16 из 17
Формирование адаптационного вектора в переживании. Диалектика творчества и адаптации
Каким же образом осуществляется диалектика творческого и адаптационного векторов в процессе переживания? Итак, вектор созидания направлен на формирование новой уникальной реальности по ходу процесса контактирования в текущем контексте. Однако такой процесс творчества предполагает высокую ответственность и за него, и за свою жизнь в целом. Как следствие, появляется фоновое ощущение одиночества, которое не всегда оказывается выносимым для людей. В связи с этим возникает выраженный соблазн избежать такого груза ответственности. Выходом, который нашла человеческая цивилизация, выступил процесс переговоров относительно принятия некоторых общих феноменов, разделяемых большинством людей, за базовые условия существования и его результаты. Только таким образом появляется в культуре представление о реальности. Теперь то, о чем договорились люди когда-то, и то, о чем договариваются ежедневно (этот процесс ввиду выраженной тревоги, релевантной ответственности за творческий акт, не заканчивается никогда), и выступает в виде разделяемой реальности. Разумеется, что теперь к этой реальности (изменяемой, конечно, с течением времени, но все же относительно стабильной) необходимо приспосабливаться для должного психологического комфорта. Иначе говоря, становится очевидным, что адаптационный вектор имеет вторичный по отношению к творческому характер. И я намерен постулировать примат созидающего реальность вектора.
Клиническая психопатологическая проблематика и переживание. В каком же свете в этом случае следует рассматривать процесс создания реальности, с которым мы имеем дело в клинической психопатологической практике? Как относиться, например, к галлюцинациям и бреду? Непростой вопрос. Есть несколько аспектов этой проблемы. Возможно, это состояния не такие уж и деструктивные, просто у обывателя они вызывают выраженный ужас. Напомню, что именно таким образом, на мотиве тревоги и ужаса от обнаружения отличий, и появился институт психиатрии.
Возможно, стремление к отчуждению, которое мы испытываем при встрече с человеком, страдающим «психическим заболеванием», является производным от осознания наших с ним радикальных отличий в смысле мировосприятия и переживания. Если я привык переживание в своей жизни подчинять лишь адаптационному вектору, то встреча с человеком, который руководствуется в своей жизни совершенно отличным – творческим способом, может вызывать у меня немалую тревогу. Чтобы справиться с этой тревогой, я с легкостью, обеспеченной мне психиатрической культурой, характеризующей последние столетия жизни человечества [М. Фуко, 1997, 2005], прибегну к ярлыкам, навешиваемым на этого человека с соответствующими им тенденциями к сегрегации. Как показал опыт социального культурно-психологического антипсихиатрического движения во второй половине прошлого столетия, на поверку «психически больные» люди не так уж значительно отличаются от нас с вами [Р. Лэйнг, 2005]. Возможно, просто люди, которых мы называем «психически больными», имеют доступ к совершенно другому типу переживания, принципиально недоступному тем, кто избрал тип переживания по адаптационному вектору.
Несмотря на вышесказанное, следует признать очевидность некоторой сложности, которая может показаться не вписывающейся (или, по крайней мере, не идеально вписывающейся) в рассматриваемую модель. Речь идет о болезненности некоторых «психопатологических» переживаний, например в случае мучающих его обладателя бредовых идей или пугающих галлюцинаций. Я уже не говорю об очевидно разрушительных для человека и его окружающих клинических феноменах, например, вербальных императивов, призывающих человека покончить с собой или убить кого-либо другого. Естественно, что такие феномены не могут не беспокоить окружающих. Однако не следует спешить в попытках приписать причины возникновения и существования этих феноменов исключительно созидающему реальность творческому вектору переживания.
Важный аспект разрешения этой проблемы клинического характера имеет отношение к тому, что процесс творчества, с которым мы сталкиваемся в клинике, зачастую не является в полной мере творческим. По крайней мере, его спонтанность (которая, собственно говоря, является необходимым признаком любого творчества) оказывается, как правило, нарушенной. Радикальный клинический тип «творчества» зачастую выступает в виде отчаянной попытки человека сохранить свое право на творчество в условиях жесткой его фрустрации со стороны окружающей среды.
Таким образом, можно рассматривать многие клинические феномены через призму преждевременного разрешения конфликта, появившегося в результате жесткого столкновения значительно выраженных антагонистических по своей сути творческого и адаптационного векторов в переживании. Причем чем сильней этот конфликт, чем выраженнее тенденции в поле, релевантные двум противоположным векторам, и чем сильнее стремление преждевременно разрешить появившийся конфликт, тем тяжелее, как правило, последствия для процесса переживания, который оказывается в этом случае просто-напросто фрустрированным и блокированным в своем естественном развитии.
Итак, я бы предложил рассматривать тяжелые клинические феномены через призму блокирования естественного течения процесса переживания в результате отчаянной попытки преждевременного разрешения конфликта между творческим и адаптационным векторами, мотивирующими поведение человека в поле. В этом случае возбуждение, питающее конфликт, не может быть ассимилировано и тратится на разрушение или уничтожение психических процессов, протекающих в поле. Выбор творческого вектора тогда проявляется, как правило, в формировании реальности, значительно отличающейся от принятой в результате «негласного референдума человечества». Современные психиатрические руководства относят такие ситуации, например, к шизофрении (F20), шизотипическому расстройству (F21), хроническим бредовым расстройствам (F22) и т. д. [А.А. Чуркин, А.Н. Мартюшов, 1999]. Клиницисты в этом случае получают право, данное им институтом психиатрии, выступающим в некотором смысле в качестве карательного органа, задачей которого является соблюдение договоренностей этого «референдума» инициировать карательно-лечебную кампанию по возвращению человека в лоно «адаптированного человечества». Клиническая практика опирается при этом на идею утраты тестирования реальности[22], несмотря на то, что внутри самой клинической теории существуют значительные рассогласования в том, что же под ней понимать.
С другой стороны, рассматриваемый конфликт творческой и адаптационной интенций в поле может быть подвергнут попытке его преждевременного разрешения путем блокирования творческого вектора акцентированием адаптационного экстремума. При этом перед человеком ставится сверхзадача адаптации к реальности, про которую, разумеется, он не имеет полного представления. Не имеет по той причине, что реальность все же не может быть единственной для всех людей, а предполагает возможность некоторого, иногда довольно выраженного варьирования, связанного с тем, что договориться обо всех ее аспектах человечеству, равно как и малой группе людей, не удастся окончательно никогда. Несмотря на невозможность четкого и ясного представления о реальности[23], гиперболизация адаптационного вектора предъявляет к человеку серьезные требования по приспособлению к ней. Разумеется, у человека возникают соответствующие представления о карательных санкциях при провале этой миссии. В результате, например, появляются клинические основания для формирования нарушений self, которые в клинической практике имеют названия расстройств настроения (депрессивного эпизода) (F32), фобических и тревожных расстройств (F40), обсессивно-компульсивных расстройств (F42) и т. д. [АА Чуркин, А.Н. Мартюшов, 1999].
22
Причем важно отметить, что идея тестирования реальности, основанная на упоминавшихся мною выше представлениях о ней в более или менее объективированном виде, существует, даже несмотря на шквал исследований, проведенных в последнее время в областях физики, лингвистики, антропологии, социологии, кинематографии, психологии и т. д., результатом которых было сомнение в возможности констатации ее в таком объективном виде.
23
Человечество все же смирилось с невозможностью подогнать существующие у каждого представления о мире под единую разделяемую картину, что нашло свое отражение, например, в появлении феноменологического метода.