Коктейль «Россия»

Мне кажется, многочисленные его потомки на одиночество не жалуются: есть кому подать руку и есть где встретиться на планете. Хотя, конечно, кто знает, может быть, и далеким потомкам бывает иногда невмоготу:

Что касается самого Михаила Юрьевича, то он мечтал о далекой утраченной родине предков:

Мотивы свободы и воли, одиночества и странничества пронизывают творчество Лермонтова. Он сам подобно своему демону есть «дух изгнанья». Поэт называл себя странником, «но только с русскою душой». Не случайно и его своеобразное отношение к России:

«Странною» потому, что отчизна – место, трудное для нормального обитания, где самодержавие душит свободное развитие народа, а у трона жадной толпой стоят «свободы, гения и славы палачи», именно они заправляют всем сущим, эти «наперсники разврата». Они надругались над историей и промотали богатство страны, и поэт пылает пламенным гневом против несостоявшихся отцов. Как сын, он возмущен доставшимся ему наследством, отсюда эта горькая лермонтовская тема: отец и сын.

Другое дело – русская природа, ее картины и ее печаль:

Эти строки написаны в 1841 году. Прошло более чем полтора столетия, а русские деревни по-прежнему печальны и заброшенны, лишь иногда по великим революционным праздникам, к которым ныне приравнивается выдача заработной платы и пенсий, можно увидеть «пляску с топаньем и свистом под говор пьяных мужичков».

Пьяные мужички – это вроде забавы, национальная экзотика. А вот верхние, высшие слои русского общества не дают никакой надежды на цивилизованное устройство жизни, не позволяют дышать горним воздухом свободы, скрываться от «всевидящего глаза» и от «всеслышащих ушей» власти. Или, как мы говорим сегодня, властных структур. А раз так, то:

Удивительно, как эти строки не выкинули из собраний сочинений поэта в советские времена! Считалось, что эта инвектива относится лишь к николаевской, царской России, но гении обычно прозорливы и видят ход дальнейших событий через толщу времени. Голубые мундиры сменили свой цвет, их украсили красные звездочки с эмблемой карающего меча другой властной организации и… Об этом «и» вы сами знаете не хуже меня.

А теперь обратимся к Николаю Васильевичу Гоголю, другому нашему классику. Собственно говоря, он не просто Гоголь, а Гоголь-Яновский. Один из предков писателя был поляк. Да и мать до замужества носила не очень русскую фамилию: она была Косяровской и, по преданию, слыла первой красавицей на Полтавщине. Вот такие генетические арабески. Самого Гоголя в детстве звали «таинственным Карлом». Случайно ли?.. Может быть, примесь разных кровей повлияла на характер писателя и сделала его родоначальником иронического настроения в русской литературе. Позволим себе столь дерзкое домысливание.

Выстраивать парад гоголевских цитат вряд ли нужно, достаточно вспомнить один только ужас городничего из «Ревизора»: «Ничего не вижу. Вижу какие-то свиные рыла вместо лиц, а больше ничего…»

Чиновник Министерства юстиции Лебедев, впоследствии сенатор, писал: «Читал „Мертвые души“… Содержание вздор. Он пародирует современный порядок, современный класс чиновников, он не совсем прав и местами немного дерзок. Это портит вкус».

Позднее Василий Розанов утверждал, что Гоголь «погасил» в русском сознании Пушкина – это воплощение нравственного здоровья. Гоголевские «карикатуры» на русское общество нанесли вред национальному самосознанию, способствовали развитию нигилизма…

После «сада» Пушкина – «исключительный и фантастический кабинет» Гоголя. После Пушкина, пишет Розанов, «дьявол вдруг помешал палочкой дно: и со дна пошли токи мути, болотных пузырьков… Это пришел Гоголь. За Гоголем всё. Тоска. Недоумение. Злоба, много злобы…».

Вот так судил Гоголя ретивый Розанов. Несчастье России состояло не в том, что на ее земле родился Гоголь (чья метафизическая исключительность – его беда, а не России), а в том, что Россия поверила в искаженный образ как в достоверный и реальный. Гоголь смутил Россию: «Самая суть дела и суть „пришествия в Россию Гоголя“ заключалась именно в том, что Россия была или, по крайней мере, представлялась сама по себе монументальною, величественною, значительною, – Гоголь же прошелся по всем этим „монументам“, воображаемым или действительным, и смял их все, могущественно смял своими тощими ногами, так что и следа от них не осталось, а осталась одна безобразная каша…» (В. Розанов. «Среди художников»).

Подробно обо всем этом когда-то написал Виктор Ерофеев в исследовании «Розанов против Гоголя» («Вопросы литературы», 1987, № 8).

Еще немножко – и Гоголь разбудил Герцена, а Герцен… А дальше пошло и поехало! Сам Николай Васильевич Гоголь считал, что российские дела запутал «черт путаницы». Соблазнительно привести заключительную фразу из первого тома «Мертвых душ»: «Дело в том, что пришло нам спасать нашу землю; что гибнет уже земля наша не от нашествия двадцати иноплеменных языков, а от нас самих; что уже, мимо законного управления, образовалось другое правление, гораздо сильнейшее всякого законного».

А во втором томе у Гоголя сказано: «…как-то устроен русский человек, как-то не может без понукателя… так и задремлет, так и заплеснет».

Понукатель – это барин, который приедет и рассудит? Или, точнее, накажет? Да?..

Но как при Гоголе, так и после Гоголя, как при самодержавии, так и при социализме, в советские времена и постсоветские Россия – это конгломерат проблем. И непонятно, как вырваться из «ее нынешних запутанностей», как выражался Николай Васильевич.

«…Как полюбить братьев? Как полюбить людей? Душа хочет одно прекрасное, а бедные люди так несовершенны, и так в них мало прекрасного! Как же сделать это?» – вопрошал Гоголь в одном из писем. И сам же ответил: нужно возлюбить Россию.

Гоголь действительно любил Россию, но провинции русской не знал (это доказал Андрей Белый в книге «Мастерство Гоголя»). Семь часов провел в Подольске и неделю, по случаю, в Курске, и Курск его не привлек. Остальную Россию он видел из окошка кареты: по пути в Рим и обратно. Да, Гоголь любил Россию, но любил и путешествовать по Европе, а уж лечиться – и тем более. Но Швейцария и Германия казались ему «низкими, пошлыми, гадкими, серыми, холодными», а вот Италия!.. Он писал с дороги: «Не успел я въехать в Италию, уже чувствую себя лучше. Благословенный воздух ее уже дохнул…»

Через две недели по приезде Николай Васильевич отмечает: «Небо чудное, пью его воздух и забываю весь мир».

И окончательный вывод: «Этот Рим увлек и околдовал меня».

Как отмечает Павел Муратов в «Образах Италии», Гоголь открыл в русской душе новое чувство – ее родство с Римом. Писатель Борис Зайцев подтвердил: существует «вечное опьянение сердца» Италией.