Страница 8 из 114
— А. М. Горький, 1868–1936, — торжественно сказала Людмила и осмотрела сквозь свои толстые очки всех ребят, словно бы ожидая чего-то. Ребята знали, чего ей надо, и сделали вдохновенные лица, как на фотографии «Встреча московских писателей с коллективом завода „Каучук“».
— «Песня о Буревестнике», — продолжала она еще торжественнее и, немного полистав книгу, нашла нужную страницу:
(сложное слово, между прочим, мы уже проходили)
Дочитав до конца, она сказала:
— Достаньте тетрадочки и запишите: 1) чайки — интеллигенция, которая не знает, к кому ей примкнуть; 2) гагары — существа, боящиеся переворота, мещане; 3) волны — народные массы; 4) гром и молния — реакция, которая пытается заглушить голос народа; 5) пингвины — буржуазия; 6) Горький — буревестник революции. Записали? Положите ручки. Калижнюк, ответь нам: кто такие чайки?
Коля лениво выбрался из-за парты, подумал, покряхтел:
— Ну, они, эти, ну, которые культурные…
— Ты хочешь сказать — интеллигенция? Правильно, садись.
Тут ей на глаза попалась Машка, которую прямо корчило от этого разбора.
— Гаврикова! — крикнула Людмила. — Ты что вертишься? Может быть, тебе неинтересно?
Это был риторический вопрос (они это уже проходили, — например, у Некрасова: «О Волга, колыбель моя, любил ли кто тебя, как я?»). Риторические вопросы задаются просто так, на них нет необходимости отвечать. Но класс требовательно смотрел на Машку.
— Неинтересно! — сказала она именно таким голосом, каким в свое время Галилео Галилей утверждал, что Земля вертится.
— Может, тебе вообще в школу ходить неинтересно?
— Вообще интересно.
— Значит, только на мои уроки?
— Да.
Машка только молилась, чтоб Людмила не была дурой и не спрашивала об этом остальных. Потому что тогда — страшно подумать, что начнется. Но Людмила была…
— Может быть, вам всем неинтересно?
— Всем! — заорал класс. — Всем!
Людмила долго стучала портфелем по столу, но класс орал: «Всем! Неинтересно! Всем! Неинтересно!»
Прибежала Марья Ивановна, завуч.
— Что тут у вас происходит? — спросила она строго.
Машка, считавшая себя виноватой, сказала:
— Людмила Прохоровна спросила нас, интересно ли на ее уроках. А я ответила…
— Мы ответили, — заорал класс. — Мы все…
— Идите все сейчас же по домам. И снисхождения не ждите! За такое хулиганство придется отвечать. — Она говорила строго, но как-то неуверенно, многим показалось, что она не очень сочувствует Людмиле, а кричит просто так, по должности. — Это позор всему классу, всему шестому «Б»! Докатились!
В скверике напротив школы провели летучее совещание.
— На что она сдалась, такая правда, от которой всем хуже? — сказал Коля.
Это был риторический вопрос. Но ему ответили. Юра Фонарев ответил. Он горел в цейтноте (до кино еще надо было забежать домой, забросить портфель, выпросить денег), но уйти он не мог.
— От правды не хуже, а труднее. Но в конце концов лучше…
— В конце концов? А завтра, когда наших родителей призовут под ружье? Завтра как будет, лучше или хуже?
— А тебя батька лупит? — уныло спросил Колю Сашка Каменский, которого, по всей видимости, лупили.
— Не лупит, но нудить начнет: «Я в твои годы жмых ел, я в твои годы заплаты носил, землю пахал на коровах». Лучше бы дал корову и я бы пахал, чем эти разговоры…
— Ничего, завтра уже будет не Второе апреля, как-нибудь выкрутимся, — сказал Ряша, имевший большую власть над своими родителями. — Обойдется. Признаем ошибки…
— Так что, значит, завтра опять врать? — ужаснулась Машка. — Выходит, все наши мучения пропадут зря!
— Тогда давайте хоть напишем в «Пионерскую правду», — попросила Кира Пушкина. — Начнем соревнование. За присвоение звания «Отряд совестливых».
— Заткнись, — сказал Коля. — Надо ее и правда переизбрать к черту. А брехать завтра обидно, — выходит, в самом деле все мучения зря!
…Вечером Машка читала про закон Архимеда. Отец лежал рядом на диване в подтяжках и тоже читал.
— Что в «Вечерке»? — спросила его мама.
— Ничего… Гражданка Безденежных А. Л. разводится с Безденежных М. С…
— Ее можно понять, — сказала мама со значением.
— Вечно эти твои намеки, — вздохнул папа.
В коридоре зазвонил телефон.
— Это Ковалевский, — сказал папа с мстительным торжеством. — А ты, конечно, забыла про него поговорить…
— Маша, меня нет дома! — закричала мама.
Машке много раз случалось выполнять такие поручения, но ведь сегодня было Второе апреля.
— Слушаю. Дома. Мамочка, тебя к телефону…
— Скажи, что я только что ушла, к Поповым, минуту назад.
— Я не буду врать!
— Как ты разговариваешь с матерью?!
Мама сделала лицо «для гостей» и взяла трубку.
— Михал Петрович, миленький, я вот только сейчас собиралась вам позвонить. Ничего пока не получается…
Мама вернулась в комнату, тяжело дыша, и, сверкая глазами, как артистка Мордюкова, закричала:
— Так, по-твоему, я лжица? Да?
Странное какое-то слово подвернулось ей. Наверно, такого слова и нет вовсе. Но, конечно, бедная мамочка…
— Нет, я не считаю тебя лжицей. Но просто мы решили в школе больше не врать. И я ничего не могла сделать.
— А я, по-твоему, хотела соврать?!
На это Машка просто не знала, что ответить, поскольку мама все-таки была дома и все-таки просила сказать, что ее дома нет… Она беспомощно посмотрела на папу.
Папа, как всегда, оказался на высоте. Он все-таки был кандидат философских наук и что угодно мог объяснить.
— Ты не поняла. Мама просто не хотела расстраивать человека. Бывает такая вещь, ложь во спасение.
— Во спасение кого? Себя? — спросила Машка и ужаснулась, что все у нее сегодня как-то грубо получается, хотя она совершенно этого не хочет.
Мама заплакала, а папа сказал, что Машка еще слишком мала, чтобы судить о таких вещах, а тем более подвергать допросу с пристрастием взрослых. И вообще ей пора спать, потому что самые благородные идеи не освобождают человека от необходимости трудиться, ходить на работу. А для Маши ее работа — школа, а в школу надо вставать в полвосьмого…
Когда Машка ушла в свою комнату, папа и мама стали ругаться громким шепотом. Он сказал, что Маша уже взрослая девочка и нельзя при ней устраивать подобных сцен.
— А без меня можно? — закричала Машка из другой комнаты. — Я же все слышу. Эх, вы…
— Подслушивать низко, — сказала мама и закрыла дверь.
Но Машка не подслушивала, просто было слышно.
Она уже пожалела обо всем, что произошло вечером. В самом деле, чего она напала на бедных предков? Они же не знают, что сегодня Второе апреля. То есть это они, конечно, знают, но просто взрослые не участвовали в договоре и не давали клятвы…[2]
1963
НА АТОМНОЙ
ЧЕТЫРЕ ПРЕДИСЛОВИЯ
В пригородном автобусе одна девушка сказала другой:
— И еще Федя с Атомной. Да знаешь ты его…
Меня вдруг поразила будничность этого сочетания: «Федя с Атомной». Так двадцать лет назад говорили: «Ну, Вася с Тракторного». Так через двадцать лет, может быть, будут говорить: «Ну, Миша с Луны».
Здесь уже привыкли и называют ее просто «Атомная». Ленятся титуловать полным именем: «Энская атомная электростанция». А ведь чудо из чудес: какая-то урановая кроха будет двигать машинищами!
Но я не стану здесь описывать атомные сложности. Я просто не сумею. Как говорили Ильф и Петров: «Не хочется вместо дела подсовывать читателю один лишь художественный орнамент».
2
Автор выражает глубокую признательность восьмикласснице Наташе Кузнецовой, а также шестиклассникам Марику Каплану и Марине Кожиной, давшим автору ценные материалы и указания, способствовавшие появлению этого правдивого рассказа.