Страница 28 из 30
– Намедни ваш батюшка здесь был, молился, свечку поставил, ждет не дождется.
– Да уж через час буду дома. Свидимся. – За спиной уже слышалось дыхание адмиралтейца. – Я вот товарища в гости везу и храм показать хочу. Скажите немного о сем месте.
Монах согласно кивнул и пригласил жестом подняться на колокольню. Петербуржцы, пыхтя, покарабкались за ним. Вверху они были вознаграждены. На искристо-белом покрывале снегов проступали зеленые и серые лесные разводы, в лощинках вздымали к небесам свои зыбкие дымные руки небольшие деревни, синевато-хрустальным поясом отсрочивала дали Волга, из которой, как сказочный город, вырастали стены монастыря.
– Экселянт! Монифик! Чудесно! – вырвалось даже у чиновника.
– Ну я же говорил вам, что земли сии забыть не могу в дальних походах, – порадовался за проснувшееся, наконец, чувство адмиралтейца Ушаков. – Вон посмотрите, близко совсем Бурнаково наше. Рядом Дымовское, Алек-сеевское, Петряево, Чернышкино… Речку Жидогость-то совсем занесло и не видно, а она тут вот в Волгу впадает, – оживился, узнавая место своего детства, Федор Федорович.
Монах переждал и показал строения:
– Наш монастырь возник на острове еще ранее Смутного времени. Укрепился здесь люд православный. Однако набеги самозванцев и грабежи разной вольницы поволжской нас богатыми не сделали. Храм наш Богоявления самый богатый в округе, и звон от него возвещает, что на Руси все спокойно. – Федор поднялся и с трудом прочитал: «Лета 7124 поставил сей колокол раб божий старец Киприан Евтихеев сын на острове Богоявленском и Пресвятой Богородицы и к Николе и к Леонтию Чудотворцу по своей душе и по своих родителях».
– Ну вот, сейчас ступайте вниз и поезжайте к батюшке, а я вас звоном догоню, – попрощался монах. И действительно, при подъезде к Бурнакову, как только они выехали из леса, с вершины колокольни сорвался и покатился по макушкам сосен переливчатый ком звонов, наворачивая на себя застывшую морозную тишину.
На широкое крыльцо усадьбы, как бы услышав сигнал, высыпали все домочадцы: отец, братья, сестра, дворня. Отец махнул рукой, с крыльца кубарем скатился парень с факелом в руках, подбежал к забору и поднес к невесть откуда взявшейся пушчонке пламя. Пушчонка бахнула.
– Ну, батя! Встречает, как адмирала! – радостно и смущенно поворотился к соседу Федор Федорович. – Где только бахалку раздобыл? – Соскочил с облучка и побежал к родным, вытянулся, отдал честь и отрапортовал: – Господин сержант! Капитан-лейтенант Ушаков, возвратившись из дальних Европий, прибыл в гавань Бурнаково для семейных баталий! – И обнял отца.
Вслед, оттолкнув отца, повисла на нем Дарьюшка.
– Феденька! Феденька! Красивый какой! Важный! – Обцеловала всего.
– Кыш! – ласково отвел ее Федор Игнатьевич. – Пройдемся по саду, пока остаточки на стол донесут. А вас как звать-величать? – И дальше уже, как со старым знакомым, изъяснялся с адмиралтейцем.
Припорошенный утренним инеем сад отряхивал блестящую одежду, обнажая застывшие ветви яблонь и вишен. В беседке, сделанной под крепостную башню, фыркал паром самовар, лежали только что испеченные калачи, пироги и пышки.
– Пожалуйте по чашечке! – пригласил гостей. Старый преображенец, он знал, как важно после дальнего похода вот так, просто постоять в родном саду под голубым небом, полюбоваться белой березой, сгрудившимися в углу сада рябинками с не склеванными еще красными ягодами, послушать тишину. И действительно, суетливость исчезала, волнения и тревоги оседали на дно души, чувства становились прозрачными и незамутненными. Хорошо быть дома после длительной отлучки!
Адмиралтеец тоже заразился всеобщей радостью, расспрашивал про имение, любовался зимним садом, его аллеями, высокими соснами, закутанными в солому яблонями.
– Представляю, какова сирень здесь по весне! – размахивал он руками.
– Да, сударь, тут царство цветочное и птичье, – довольный, пояснял Федор Игнатьевич. – Параскева Никитична покойная была тут царица. Я больше по части охоты да сенокосных угодий. – Пригласил в дом, попросил располагаться и через час собраться к обеду.
В большой гостиной стол был накрыт заранее. Сестрица заставила его блюдами со студнем, ветчиной, огурчиками, рыбой вяленой и копченой, долбленочками с икрой и грибками, брусничкой моченой, клюквой мороженой.
В центре Федор Игнатьевич водрузил штофы с наливкой, настойкой и чистой водкой, жбаны с пивом и медовухой, окружив их гранеными рюмками.
– Прошу с морозцу сперва сладенького медку, потом с пивцом, потом с винцом, а под конец и голенького простачка, – приговаривал и балагурил он, разливая уже нетвердой рукой напитки.
Выпили за встречу, за благополучный приезд, за гостя дальнего. Федор Федорович причмокнул:
– Рыжик – гриб царский. В Южной Мессине лихорадка меня прихватила, в жар бросила, в бред, так вот, когда лекарь италийский спросил, чем лечить, я сказал: рыжиком. Он мне с сожалением ответил, что такого лекарства у них в Италии в помине нету.
– Но и груздочек неплох, тоже здоровья прибавляем-добавил чиновник, отправляя покрытый сметаной гриб вослед холодной с морозу водочке.
Насытились, нахвалили хозяйку и перешли в отцов кабинет. Адмиралтеец с интересом смотрел на картину, где был нарисован развод караула преображенцев перед Зимним дворцом, подивился карте во всю стену, на которой отмечены были места, где побывали Ушаковы, провел рукой по корешкам книг на полке: все военные. Федор Федорович вышел куда-то, потом торжественно занес и поставил на высокую тумбочку сосуды невиданной белизны.
– Ой, что за прелесть и тонкость! – заохали все женщины.
– То порцелиновый сервиз китайский, в Лиссабоне мной приобретенный. Порцелин-то слово не китайское, но португальское, а по-китайски то каолин, еще кто-то называет фарфор. А порцелин не что иное, как в огне пережженная и наполовину в стекло обращенная материя. Особливая белизна к числу его добротностей принадлежит и зависит от материй, его составляющих. Пейте из него чай, кофей или другие напитки и вспоминайте, что я в морях плаваю…
Все осторожно повертели, покрутили чашечки, кувшинчики и удобно расселись на диванчиках, стульях, на лавке, покрытой медвежьей шкурой.
Федор Игнатьевич воссел на широком, похожем на трон кресле, раскурил трубку и вопросил:
– Ну так что там, в дальних странах? К войнам или к торговле расположены?..
До сумерек рассказывал Федор про тихий красивый Копенгаген, про скалистый и маленький Гибралтар, про шумный и веселый Ливорно, про громадный и опасный Константинополь, про народы и страны, разные порядки и обычаи в тех землях. Сестра всплескивала руками, ахала, переспрашивала. Отец шикал на нее, поворачивал на политику и дела воинские.
– Лучше ли у них армии? А артиллерия? А корабли? А как устройство по руководству флотами?
Федор объяснил, а адмиралтеец с удовольствием добавил, что русским флотом управляет Адмиралтейств-коллегия из пяти членов: генерал-кригс-комиссар, генерал-интендант, генерал-цейхмейстер, генерал-цалмейстер и генерал-контролер. В ведении каждого была своя экспедиция: комиссариатская, интендантская, артиллерийская, казначейская, контролерская. У каждого экспедитора были свои помощники – оберы. И он надеется, что скоро будет таковым обером в своей интендантской экспедиции. А потом Федор немного поважничал, позагадывал Даше и Ивану морские загадки. Те силились отгадать, качали головами, хохотали, когда он объяснял им, что сие значит.
– Вот ты, Ваня, скажи, что значило бы по-твоему: быть на ветре.
– Ну так тут дураку понятно: обвеваться ветром.
– Так, да не так. Сие значит: иметь преимущество перед другими кораблями. А еще не бояться ничего, быть удачливым. А вот еще о ветре говорят собеседнику, что ты имеешь ветер. С одной стороны, то значит – скорость имеешь, а с другой – значит быть в милости, в успехе. – Федор подошел к Дашеньке, погладил ее по голове и сказал: – Французский учишь? – Та кивнула. – Скажи, как понимать их выражение: порт де салю?