Россия и Запад

•Да, так любить, как любит наша кровь, Никто из вас давно не любит! — П. Вайль и А. Генис обоснованно усматривают здесь перекличку с речью Тараса Бульбы: «Нет, братцы, так любить, как русская душа, — любить не то чтобы умом или чем другим, а всем, чем дал Бог, что ни есть в тебе <…> Нет, так любить никто не может!»[52]

•Нам внятно все — и острый галльский смысл И сумрачный германский гений — ср. у Герцена: «…В нашем характере есть нечто, соединяющее лучшую сторону французов с лучшей стороной германцев». Словосочетание острый смысл — по-видимому, обозначение esprit и калька с Scharfsi

•парижских улиц ад — отсылка к традиционному уподоблению Парижа преисподней[54], а также синоним пекла, т. е. антитеза венецьянским прохладам[55] — ср. в другой знаменитой (и непрямо цитируемой в «Скифах») отповеди европейцам: «От финских хладных скал до пламенной Колхиды».

•Лимонных рощ далекий аромат — реминисценция «Песни Миньоны».

•И Кельна дымные громады — комментарий «готический собор в г. Кельне (XII–XIX)»[56] не точен: строительство собора началось в 1248 году, и дымными громадами назван не только собор, но и расположенный рядом с ним железнодорожный вокзал[57]. У четырехстопноямбической строки с финальным громады богатая предыстория[58]; своя родословная есть и у рифмы громады: прохлады[59]; наконец, оппозиция благоуханной натуры (Лимонных рощ далекий аромат) зловонному городу, усиленная звуковым подобием слов аромат и громады, наследует «Маю» Фофанова: «Там, за душной чертою столичных громад, На степях светозарной природы, Звонко птицы поют, и плывет аромат, И журчат сладкоструйные воды».

К поэме «Двенадцать».

•Прилагательное «жемчужный» вызывало у Блока ассоциации с лермонтовскими «тучками небесными»[60] (ср.: «Над маленькой тучкой жемчужной»), отчего не слишком произвольным кажется сопоставление строк:

и

тем более что лермонтовские «степь» с «цепью» и блоковские «поступь» с «россыпью» исчерпывают половину слов на «пь», годных к поэтическому употреблению.

К стихотворению «Пушкинскому Дому».

•В Академии наук — ср. начало эпиграммы на М. Дондукова-Корсакова: «В Академии наук».

•В Питербурхе городке — наблюдение В. Орлова о совпадении этого чернового варианта пятой строки со строкой из «Пира Петра Первого»[61] не учтено в Полном собрании сочинений и писем Блока, однако повторено М. Шульманом, который заодно обратил внимание на ряд иных перекличек оды Блока с «Пиром»[62]. Можно добавить, что и вопросно-ответная структура оды — Не твоих ли звуков сладость <…> Не твоя ли, Пушкин, радость <…> Вот зачем, такой знакомый <…> Вот зачем, в часы заката… — восходит к «Пиру», где: «Что пирует царь великий <…> Отчего пальба и клики <…> Оттого-то шум и клики <…> Оттого-то в час веселый…».

•Обращение к Пушкину как к заступнику и поводырю и сцена ухода в ночную тьму перекликаются с «Детьми ночи» Мережковского: «Дети скорби, дети ночи, Ждем, придет ли наш пророк <…> Дети мрака, солнца ждем»[63].

Я хочу быть как звезда

Хорошо известно, что среди первых русских поэтов-символистов конца XIX — начала XX века едва ли не самым непоседливым (плавающим и путешествующим) был поэт Константин Бальмонт.

Маршруты (география) его многолетних странствий по миру хорошо известны, впечатления о них подробно описаны (с охотой, красочно) как в стихах и лирических поэмах самого Бальмонта, так и в воспоминаниях и мемуарах его родных, друзей — поэтов, современников, публицистов, критиков, а также всей журналистской братией.

Не менее полно изучены и описаны маршруты поездок Константина Бальмонта по городам и весям России. Их названия тоже хорошо известны. Но именно эти поездки были для Бальмонта лично и творчески — необычайно впечатляющими. И особенно в период с 1913 по 1917 год, когда поэт по амнистии в связи с юбилеем дома Романовых вернулся на родину после более чем восьмилетнего отсутствия. Это был настоящий триумф Бальмонта. «Поэт-изгнанник», живой, жизнелюбивый, горячий, соскучившийся по своему родному читателю, он вновь в моде (как в прежние страдные 1890–1905 годы), обласкан друзьями, окружен вниманием публики, критиков и издателей. И не только в столицах. Легкий на подъем (родившийся, как известно, в маленьком заштатном городке Шуя), Бальмонт в этих поездках по России вновь почувствовал свою миссию — миссию русского Поэта. Везде его прибытия ждали, местные газеты с восторгом объявляли об этом как о большом событии, журналисты заранее «вострили перья», студенты, книжники и гимназистки заводили новые альбомы и переучивали стихи своего солнечного кумира. Константин Бальмонт — человек совершенно (абсолютно) искренний, человек-праздник (подчас даже больше, чем Поэт) — любил славу, застолье, людской шум вокруг себя.

И люди отвечали ему взаимностью.

Да и по заслугам, ибо — справедливо. Как писал в 1926 году Д. П. Святополк-Мирский, поэт и современник Бальмонта:

…У него было острое чувство формы, которое играет в его стихах важную роль, потому что в них главное звук и напев <…> Он весь переполнен восклицаниями типа «я — изысканность русской медлительной речи…». Такая нескромность не совсем безосновательна, так как по звуку Бальмонт действительно превзошел всех русских поэтов[64].

Все это так!

Как известно, полная летопись жизни и творчества Константина Дмитриевича Бальмонта еще не составлена, время от времени пополняется и дополняется (по крупицам) обширная библиография его произведений. Что же касается карты передвижений Бальмонта именно по России — тут, как было сказано выше, лакун нет. Ибо почти из каждого города или «населенного пункта», которые наш поэт осчастливил своим присутствием («осчастливил», именно так, без ложной скромности, представлял себе эти поездки он сам), Бальмонт писал своим близким, родным, друзьям в Москву подробнейшие красочные письма, а также корреспондировал в газеты.

Не менее известны и все подробности пребывания Бальмонта в этих городах; хроника его выступлений, речей, встреч, публикаций и проч. составлена довольно тщательно.

52

См.: Вайль П., Генис Л. Родная речь. М., 1995. С. 96–97.

53

Другого мнения относительно происхождения этого образа держатся пушкинисты-энциклопедисты: «…Ссылка на зрительное впечатление людей, воочию видевших горные саксонские пейзажи и документировавших это восприятие в своих путевых очерках» (Онегинская энциклопедия: В 2 т. М., 1999. Т. 1. С. 234).

54

Ограничусь тремя примерами — из Барбье: «Il est, il est sur terre une infemale cuve, On la nomme Paris…» («La cuve»), из Бальзака: «Peu de mots suffiront pour justifier physiologiquement la teinte presque infernale des figures parisie

55

Природа этих представлений о Париже и Венеции сугубо субъективна: Венеция, с которой Блок в 1909 г. начал свою поездку по Италии, произвела на него впечатление свежести (см.: Блок А. Собр. соч. Т. 8. С. 283), усилившееся тем более, что во Флоренции оказалось «до сумасшествия жарко» (Там же. С. 285, см. также с. 286); и еще сильнее жара донимала Блока в Париже в 1911 г.: «…Жара, вероятно, до 40°, воздух дрожит над полотном, ветер горячий…» (Там же. С. 352); «Третьего дня — выехал из Парижа, было до 30°, все изнемогали в вагоне, у меня уже начинало путаться в голове» (Там же. С. 353); «…Пока я очень устаю от Парижа. Жары прекращаются, но все деревья высохли, на всем лежит печать измученности от тропического лета» (Там же. С. 369); «…Жара возобновилась, так что нельзя показать носа на улице. Кроме того, я не полюбил Парижа, а многое в нем даже возненавидел. <…> 35° (по Цельсию), нет числа автобусам, автомобилям, трамваям и громадным телегам — все это почти разваливается от старости, дребезжит и оглушительно звенит, сопит и свистит. Газетчики и продавцы кричат так, как могут кричать сумасшедшие. <…> Все лица — или приводящие в ужас (у буржуа), или хватающие за сердце напряженностью и измученностью» (Там же. С. 370); [из Антверпена] «Днем бывает так же жарко. <…> Вечер немного прохладней парижского» (Литературное наследство. М., 1978. Т. 89. С. 270); «…Жарко не так, как в Париже» (Блок А. Собр. соч. Т. 8. С. 372); «Несмотря на жару (меньше парижской), я сегодня с утра исходил почти весь город и музеи» (Литературное наследство. Т. 89. С. 272); [из Амстердама] «Я не понимаю, как ты могла жить в этом чудовищном Париже? Вчера из „Matin“ я узнал, что там было 36 градусов» (Там же. С. 275).

56

Блок А. А. Полн. собр. соч. и писем: В 20 т. М., 1999. Т. 5. С. 479.

57

Ср. запись Блока от 2.07.09 о Кельне: «Менее прозрачен и прохладен, чем вообще немецкие города. <…> подавляют собор и вокзал. Есть точка зрения, с которой они одно: чудовища, дива мира» (Блок А. Записные книжки. М., 1965. С. 151). На связь образа Кельна в «Скифах» с этой записью указано в: Орлов В. Жизнь Блока: Гамаюн, птица вещая. М., 2001. С. 362. Ср. интерпретацию образа Кельна дымные громады у Л. Лосева: «…Пасмурным мартовским днём приезжаю я в Кёльн (в 1984). Мрак, дымные громады (это потому, что собор прямо над вокзалом)» (Лосев Л. Письмо от 6.09.86 // Колкер Ю. Из переписки с Львом Лосевым http://yuri-kolker-up-to-date.narod.ru/selected/Losev.htm).

58

Вот некоторые из ее эквиритмических прецедентов: «Иль рдяных кристалей громады» (Державин), «Утесов мшистые громады» (Жуковский), «И камней мшистые громады» (Баратынский), «Вдали — кавказские громады» (Пушкин), «Меж тем как пыльные громады» (Пушкин), «Столпов гранитные громады» (Пушкин), «И ясны спящие громады» (Пушкин), «А всё пустынные громады» (Лермонтов), «Обвалов сонные громады» (Лермонтов).

59

До Блока ею пользовались Пушкин, Майков и Тютчев, а из его современников — Вяч. Иванов и Волошин.

60

И не только у Блока. Со «Степью лазурною, цепью жемчужною» ср. гумилевское: «По берегу вились жемчужной цепью» (рифмуется со «степью»), есенинское: «Капли жемчужные, капли прекрасные» и следующее место в переводе «Джен Эйр», выполненном В. Анисимовой: «…Высокое небо, лазурное, с жемчужными облаками».

61

См.: Блок А. А. Собр. соч. М.; Л., 1960. Т. 3. С. 637.

62

См.: http://bars-of-cage.livejournal.com/191967.html.

63

Подробнее см.: Безродный М. К вопросу о культе Пушкина на Руси // http://www.rutheniaru/document/242352.html.

64

См.: Святополк-Мирский Д. История русской литературы с древнейших времен по 1925 год / Пер. с англ. Р. Зерновой. Новосибирск, 2009. С. 660–661.