Страница 47 из 70
— Незаурядный, да?! Скажи еще, дорогая, недюжинный…
— И скажу…
— Ерунда! Маньяков всегда объединяет одинаковое течение болезни — они, по определению, не могут быть незаурядными. Безумие такая же болезнь, как и ветрянка. А ветрянка всегда одинакова: температура, сыпь. Вот и тут: нож, кровь, какая-то навязчивая дурацкая и кровавая цель… И не переубеждай меня: их много — ну, в пропорции к остальному человечеству! — и они, согласись же наконец, заурядны.
— Нет, он необычный, редкий… — Аня не собиралась сдаваться. — Это точно.
Нож они со Стариковым не нашли.
Часа два ползанья и рассматривания ничего не дали…
Но за то время, что они на это потратили, начался в движении электропоездов обычный ежедневный в середине дня перерыв, и они опять оказались в том же положении: на скамеечке на припеке, но уже на другой станции. Но также — в ожидании электрички.
Теперь мимо проносились поезда дальнего следования.
— Эх! — уныло вздохнул Стариков. — Как я мог согласиться забраться сюда без машины… «Воссоздать достоверную обстановку!» — передразнил он супругу.
— Да вы не тужите… Скоро поедут… — успокоил их сосед по скамейке.
В отличие от той станции этот перрон малолюдным не был даже во время перерыва.
— Не страшно тут у вас? — поинтересовалась Аня.
— А че?
— Дачу мы хотим тут купить…
— Да че тут страшного? Как везде…
— Ничего не происходит?
— Почему ничего…
— Как везде? — усмехнулась Аня.
— Как везде…
— Грабят?
— Да нет.
— А что?
— Вот цыганку осенью убили. Но не у нас… рядом, в Боборыкине.
— И все?
— Да нет… Почему все? Девушка тут одна местная пропала. Галя… Галя Вик.
Это был дом, окруженный большим, пока еще без листвы, пустым, но летом явно тенистым садом. Очень тихий, казавшийся необитаемым.
Но Аню со Стариковым встретили.
Почему-то они вышли им навстречу вместе: пожилая пара, отец и мать Гали Вик. Может быть, им было так одиноко и плохо в мире, что они решили друг с другом не расставаться ни на минуту.
— Мы из фонда «Помощь в поиске пропавших», — представилась Аня.
Ане было неудобно врать. В этих пожилых людях была какая-то смиренность. Они не противились обману. Да и чего, собственно, им было больше бояться? Что еще судьба могла для них придумать?! И родители Гали Вик пригласили их войти в свой дом.
На книжных полках бросались в глаза книги Брайля… Светлова сразу обратила на это внимание.
Хозяйка проследила Анин взгляд.
— Галя была слепой от рождения, — объяснила она.
И родители Гали Вик покорно и добросовестно, как уже неоднократно делали это в присутствии милиции, рассказали Ане и Старикову все, что знали.
Они рассказали им, что их дочь Галя Вик никуда не выходила одна. Она никуда никогда ни с кем бы не пошла. Ее планетой были вот этот дом и вот этот сад.
И она исчезла. Прямо из этого сада… На плетеном кресле остались раскрытая книга, плед, сумочка с лекарствами и флакончик духов.
Слушая их печальный рассказ, Аня медленно подошла к окну… Из-за деревьев сада просвечивала, выглядывала оштукатуренная светлая стена соседнего дома.
— А здесь кто живет? — спросила она.
— Наш сосед.
— ?
— Да-да, конечно… — все так же смиренно кивнула женщина. — Его очень подробно расспрашивали в милиции. Но он ничего не знает.
— А?
— Да, они тоже делали подобное чудовищное предположение. Но… Ведь это даже и предположить невозможно.
— Почему?
— Они с Галей дружили с песочницы.
Аня Светлова смотрела на уютно просвечивающую сквозь деревья светлую стену.
Потом она поймет, что не годится ни в какие ясновидящие, ни в какие экстрасенсы. Ибо смотрела — и не видела…
Ничего, абсолютно ничегошеньки не шевельнулось, не трепыхнулось тогда в ее душе. И никакое видение тогда, увы, Светлову не посетило.
— Поехали?
Стариков выглядел голодным и с трудом сдерживающим раздражение.
— Как скажешь… — покорно согласилась верная жена.
На самом деле Ане хотелось еще задержаться: расспросить родителей Гали Вик поподробнее… Может быть, даже заглянуть в этот соседний дом… Напроситься в гости… Пусть незваный гость хуже татарина. Пусть — не до манер!
Пусть, конечно, этот сосед и Галин друг — вне подозрений… Но так, на всякий случай — просто взглянуть на него одним глазком…
Но Стариков был голоден, зол и неумолим.
— Поехали! — вынес он свой приговор. — Домой.
Дорога в электричке была ужасна. Душно, грязно, тесно. Обычно для подмосковной электрички. Аня отрешенно смотрела в окно, переживая прошедший день.
Петя столь же отрешенно смотрел в другое окно — через проход между скамейками — поверх голов пассажиров-соседей…
Когда электричка остановилась в Москве на вокзале, Стариков спросил:
— Можно узнать, о чем ты думала всю дорогу? Или о ком?
— Не о ком, а о чем…
Аня не собиралась участвовать снова «в разборке» и сделала каменное лицо.
— О чем же именно?
— Я думал об этом деле.
— Тебе не кажется, что ты занимаешься какой-то ерундой? И что это как-то не совсем обычно, я бы сказал даже, ненормально для молодой женщины?
Аня пожала плечами.
Больше всего, начиная с самого детства, Гале Вик хотелось увидеть цветки на своих ситцевых платьях. Он говорил ей, что это незабудки. Ромашки, васильки… Платья менялись — она росла, и каждое лето ей шили новое. Мама любила ее наряжать… А она не видела ни разу ни одного цветка на них.
Галя всегда сидела на скамейке в саду, разглаживая платье на коленях пальцами. Стараясь увидеть руками, как она видела все остальное на свете, эти цветы…
Он приносил ей какие-то дары… и клал на колени. Котенка, который нежно крошечными зубами покусывал ладони… Бабочку. Она боялась ощупывать бабочку, чтобы не стереть пыльцу… Дотронулась и отпрянула, почувствовав шелковистую пыльцу крыльев на своей сверхчувствительной коже. И он ей тогда рассказывал, какая она, эта бабочка… Шоколадная… С фиолетовым ободком, перламутром пыльцы… шелковая, искрящаяся… То, что Галя не видела, он ей описывал.
Он рассказывал ей, какая она… И рассказывал, какой он. Но это она и так видела — руками.
Прямой нос с небольшой горбинкой, смелые — вразлет — брови, крепкий подбородок, высокие скулы…
Он жил за соседним забором, в соседнем доме. Он всегда приходил оттуда. Сначала, когда они были маленькими, его приводил его отец. С ним Галине было легче всего, потому что он с самого младенчества знал, что она не видит. Когда он был совсем еще крошкой, ему объясняли, как нужно играть с Галей, чтобы не обидеть ее и не причинить вреда…
И поэтому ему ничего не надо было объяснять.
Он был умный и хороший, только вот немного, даже уже в детстве, имел свойство зацикливаться на чем-нибудь, иногда даже не очень важном… Если какая-нибудь идея приходила ему в голову, он не бросал ее, даже если не было никакой возможности ее исполнить — он возвращался к ней постоянно…
Потом он стал приходить к Гале реже, потому что его отдали в школу, где дети не только учились, но и жили… Школа была для особо одаренных детей и находилась в Москве. В их подмосковном поселке таких, разумеется, не было. В эту школу отбирали особых детей со всей страны, и те, кто был издалека, в ней не только учились, но и жили… И он тоже. Ведь ездить туда, в школу, каждый день на электричке было бы очень тяжело. Попросту невозможно.
Он очень изменился с тех пор, как попал в эту особую школу. Приходил к Гале — а это случалось теперь только по выходным, когда их отпускали домой из этой школы, — каким-то совсем чужим. Правда, потом, посидев рядом с Галей, он оттаивал. И целый день до вечера воскресенья они играли, как раньше. И были такими же друзьями, как до этой его школы.
Он рос, взрослел и все всегда Гале рассказывал. Ведь она, одиноко заточенная в своем саду девочка, никому не могла передать, раскрыть его тайны.