Точка опоры

- Хороших людей на Руси много.

- Этот особенный. Чистейший. Честнейший. Непоколебимый. С такими, как он, да еще с такими рабочими, как Бабушкин, революция не может не победить. Вот о каких людях надобно писать романы. Хотя что я говорю? У вас же есть более близкий пример - Петр Заломов.

- Я думаю об этом, Владимир Ильич. Народ ждет от литераторов героических образов. И у меня, ей-богу, руки чешутся, хочется писать. Как только смогу надолго привязать себя к письменному столу.

- Вот это хорошо! Это ваш долг! И я думаю, - в глазах Ленина блеснула теплая улыбка, - Мария Федоровна при первой возможности поможет нам привязать вас к столу. Не так ли?

- Как смогу... - улыбнулась Андреева.

- А вы по-женски, настойчивее. Партии нужны такие книги... Но мы с вами отвлеклись в сторону. - Ленин подался грудью поближе к Горькому. Так где же московские рабочие создают боевые дружины? Нам нужно знать все.

- На Пресне. А в подпольной мастерской Московского комитета мастерят бомбы!

- Даже у нас в квартире ящики с запалами да бикфордовы шнуры, сказала Мария Федоровна, гордясь смелостью и решительностью мужа. - У Алексея в столе патроны.

- А не рискованно ли сие? - насторожился Владимир Ильич. - Для вас обоих.

- Ничуть не рискованно. Право слово. - Горький, подергав усы, улыбнулся. - Нас охраняют такие молодцы! Не люди - богатыри!

- Кавказская боевая дружина! - пояснила Мария Федоровна.

- Двенадцать... Не апостолов, понятно, а, так сказать, мушкетеров. Во главе с Чертом!

- Это кто ж такой? Самый отважный?

- Смелей его не сыскать. Нас от Кремля отделяют только Моховая улица да Александровский сад. И наши молодцы дежурят в квартире. Ночами спят поочередно. Кто на диване, кто на шкуре белого медведя в моем кабинете.

- Похвально, что Московский комитет позаботился! Но и сами будьте всегда начеку. Говорю об этом только потому, что каждый из нас должен помнить об ужасной гибели Баумана. Ох, как нам недостает его! Расскажите-ка о похоронах.

...В свой последний день Николай Эрнестович, освобожденный из Таганки, по взбудораженным улицам Москвы спешил привезти демонстрантам красное знамя. И тут из какой-то подворотни выбежал черносотенец, подосланный охранкой, ударом обломка водопроводной трубы свалил его насмерть.

Хоронила Баумана вся рабочая, вся прогрессивная Москва. Улицы были переполнены небывалым людским потоком: более трехсот тысяч москвичей отдавали последний долг отважному Грачу. Впереди и по бокам колонны шли, крепко взявшись за руки, дружинники с красными повязками на рукавах. Так они охраняли похоронную процессию в течение девятичасового пути до самого кладбища. Оробевшие перед грозой, черносотенцы попрятались в подворотни.

Впереди красного гроба - полторы сотни венков. Рассказывая об этом, Горький умолчал, что на одном из них алела траурная лента: "От М. Горького и М. Андреевой - товарищу, погибшему на боевом посту".

Скорбно звучало тысячеголосое "Вы жертвою пали...". Реяли на ветру триста знамен. На одном из полотнищ жгучей молнией сверкали слова: "Долой самодержавие".

Поравнялись с Художественным. Там в этот час репетировали пьесу. Вдруг на сцену вошел рабочий с ружьем, закинутым на веревке за плечо.

- Что же это вы, граждане? - спросил с укором. - Народ хоронит Баумана, а вы тут игрой занимаетесь!

Репетиция прекратилась. Актеры, поспешно одевшись, выбежали и, отыскав Качалова, шедшего за гробом, влились в колонну...

- Рабочий, говорите, с ружьем? - переспросил Ленин. - Это знаменательно! Рабочие провожали своего трибуна с оружием в руках! Завтра они будут сражаться на баррикадах.

- Москва готовится, - снова подтвердил Горький.

- Бомбами да гранатами запасается - это отлично! А вот своей большевистской газеты там у вас до сих пор нет. Как же это так, а?

- Будет газета! - сказала Мария Федоровна. - Со дня на день начнет выходить "Борьба".

- Жаль, Саввушки нет, - вздохнул Горький. - Уж теперь-то пригодились бы его тысячи.

- Как же это он? - прищурился Ленин. - Понятно, между двух стульев пытался сидеть, но... Отчего же этот выстрел?

- Затравили родственники, - снова вздохнул Горький. - Умный был человек. Высокообразованный. Понимал, что капитализм - перед закатом. Ленина читал.

- Даже так? - Владимир Ильич сдержал усмешку. - И что же он?

- Говорил: "Довольно убедительно. Неизбежно все". Называл зорким. Об эсерах же не мог слышать - ругался. А для нашей партии давал по две тысячи в месяц. Так, Маруся?

- Это только через меня. А через Красина, Баумана...

- Воистину белая ворона в черной стае! - сказал Ленин.

- А жена да компаньоны-родственники считали, что сыплет миллионами, продолжал Горький. - Навалилась на него этакая анафемская свора купцов и фабрикантов. Затравили до смерти!

- Отстранили от дел, объявили недееспособным, - уточнила Мария Федоровна. - Саввушка и не вынес позора. Не смог вырваться из проклятого круга.

- О нем уже сказки складывают! Ей-богу. Сам слышал. Говорят: "Ушел в революционеры". Вот как!

Андреева вспомнила о страховом полисе на сто тысяч. Покойника она в свое время предупредила, что передаст в кассу партии. Полис на предъявителя. Кажется, просто было бы получить. Но каким-то путем прознала вдова. Без суда, видимо, не обойтись.

- Найдите опытного и, главное, честного адвоката. - Ленин, на секунду задумавшись, прошелся по комнате. - А с нашей стороны поручим вашему приятелю - Красину. Не возражаете? Хотя вы наш давнишний финансовый агент, а Леониду Борисовичу все же сподручнее. Но судебная процедура отнимет немало времени...

- На первые номера деньги есть, - поспешила Мария Федоровна обрадовать Владимира Ильича. - Десять тысяч дал Скирмунт, Алешин приятель.

- Скирмунт? - переспросил Ленин. - Приметная фамилия. Книжный магазин "Труд"? Да? Помнится, мы ему посылали "Искру".

- Присылали. И неоднократно, - подтвердил Горький. - Вовремя, знаете, вернулся мой друг из ссылки. А скуповатым оказался. От богатого наследства мог бы прибавить.

- Но он согласился стать официальным редактором "Борьбы", - напомнила Мария Федоровна. - Это большое одолжение. И смелость с его стороны.