Точка опоры

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

1

Возвращаясь из старой части Женевы, Надежда Константиновна всю дорогу беззвучно смеялась:

"Ну и Лепешинский!.. Надо же было придумать!.. Талантливое перо!"

Дома, как только перешагнула порог, у нее вырвался громкий хохот. Такого еще не бывало с юных лет. Мать, давно привыкшая к сдержанности дочери, поспешила навстречу.

"Что могло так развеселить Наденьку?!"

А Надежда вдруг прикрыла рот рукой. Не услышал бы Володя. Не оторвать бы его от работы. А рассказать ему лучше всего за ужином.

Но Владимир уже торопливо спускался по лестнице.

- Кто тебя, Надюша, так рассмешил? Опять какая-нибудь выходка меньшевиков?

- Никак не угадаешь. - Надежда достала из тесного рукава кофточки платок, утерла глаза. - Такого у Пантелеймона еще не бывало!

- Да ты расскажи толком. Что там такое? Смешная карикатура?

- Целый триптих!.. Плеханов... ха-ха-ха... старая крыса! А ты в образе... проворного и бойкого кота!

- Котом изобразил?! Да как это можно?! - хлопала руками по юбке Елизавета Васильевна. - Это же... это сверхвозмутительно!

- Больше всех возмущается Розалия Марковна. Разгневана до крайности. - Надежда, прохохотавшись, села к столу, стала рассказывать спокойнее: - С ней я встретилась неожиданно, в кафе "Ландольт". У нее горят глаза, кривятся губы. "Это, говорит, что-то невиданное и неслыханное ни в одной уважающей себя социал-демократической партии. Даже подумать невозможно - мой Жорж и милейшая Вера Ивановна изображены седыми крысами!.. У Жоржа было много врагов, но до такой наглости еще никто не доходил! - Тут Розалия Марковна сцепила руки, качнула головой из стороны в сторону. - Боже мой!.. Что скажет о нас Бебель? Что скажет Каутский?.."

- В этом вся их беда: "Что станет говорить княгиня Марья Алексевна?" - рассмеялся Владимир. - Ну, и что же дальше?

- Лицо у нее передернулось. "Жорж, говорит, не какой-нибудь мужик..."

- Да?! Так и сказала?!

- "Он, говорит, тамбовский дворянин, и он может... может и на дуэль!"

- Уму непостижимо! Жена выдает своего мужа, марксиста Плеханова, за какого-то дуэлянта! Мне, право, жаль Георгия Валентиновича!.. Ну, а почему же он изображен крысой?

- Из кафе "Ландольт" я - к Лепешинским, - продолжала рассказывать Надежда, проглатывая смешинки. - Пантелеймон достал свой триптих... Да, карикатура из трех рисунков. Не успел он положить передо мной этот лист ватмана, а Ольга уже залилась смехом. Даже до слез. Читаю надпись сверху: "Как мыши кота хоронили (назидательная сказка. Сочинил Не-жуковский. Посвящается п а р т и й н ы м м ы ш а м)". Последние два слова подчеркнуты.

- Вот это здорово! Очень точно! - Владимир прошелся возле стола. Прилепил Пантелеймоша ярлык меньшевикам!.. Действительно - м ы ш и! Ну, а дальше? Это же чертовски интересно!

- На левом рисунке кот. В лице сохранено полное сходство с тобой. Ты будто бы повешен в подполье на какой-то перекладине. Близорукие мыши ликуют. Тут и Потресов, и Аксельрод, и Засулич. Все очень похожие. Плеханов - премудрая крыса Онуфрий - появился в распахнутом окне. Что тут, дескать, происходит среди бочек с "диалектикой", в которой разбираются только они, мыши? Мартов с Троцким взобрались наверх, но по близорукости не могли обнаружить, что мурлыка не повешен, а сам уцепился лапой за перекладину и хитро зажмурился. Теперь центральная картинка. Мурлыка оборвался. Лежит недвижимо. Значит, в самом деле мертвый! Мыши возликовали больше прежнего. До неистовства. Старая крыса Онуфрий подхватил верного мышонка Троцкого и принялся отплясывать канкан. Для них играет на дудке услужливый Дан. А Мартов взобрался на труп мурлыки и стал читать "надгробное слово". Я запомнила: "Жил-был мурлыка, рыжая шкурка, усы как у турка; был он бешен, на бонапартизме помешан, за что и повешен. Радуйся, наше подполье!" Но радость обернулась бедой. На правом рисунке мурлыка сбросил с себя притворство и принялся трепать мышей.

- Хорошо! - Владимир, уткнув руки в бока, задорно и заливисто хохотал. - Ай да Пантелеймоша! Ай да Лепешинский!..

- Аксельрод под когтями кота распластался на полу; испуская дух, промолвил: "Испить бы кефиру..."

- Так написано? - переспросил Владимир, мгновенно приглушив хохот. Напрасно. Не удержался карикатурист от мелкого выпада. Нельзя сугубо личное смешивать с политикой.

- А сам Онуфрий как? - спросила Елизавета Васильевна сквозь довольный смешок. - Остался жив?

- От страха кинулся наутек, но прищемил себе хвост в захлопнувшейся створке и повис вниз головой. А мышонок Троцкий удирает без хвоста!

- Убежал, каналья? - снова расхохотался Владимир. - Жаль. Хвост он, как ящерица, отрастит вскорости. Придется с ним еще повозиться.

- Не удалось негодникам кота похоронить. Напрасная была затея! Елизавета Васильевна направилась к плите. - У меня ужин... - Заглянула в кастрюльку. - Готов. Мойте руки - и за стол.

На следующее утро Владимир Ильич собрал книги и журналы, в которых миновала надобность, и, приторочив к багажнику велосипеда, отправился в город. По боковой аллее старого парка Мон Репо выехал к набережной, огражденной чугунной решеткой. За ней нежился сизый, как сталь, Леман*. Противоположный берег едва проступал сквозь редеющий туман. Но вскоре туман покорно осел, слился с водой, и за озером встали холмы в лиловой дымке. Чем дальше к югу, тем они выше, обрывистее. За ними поднялся ледяной пик Монблана. Вот так же в далеких Саянах они любовались вершиной Боруса. Тот, правда, много ниже. Но в облике тех и этих гор немало общего. И там, и здесь они манили к себе: побродить бы по тропинкам, окунуться в тишину лесов, послушать лепет ручейков среди камней, принакрытых бархатистым мхом. Горы успокаивают душу. Скорей бы отправиться туда, отдохнуть от меньшевистских дрязг. А потом снова... Снова борьба.

_______________

* Так на западе называют Женевское озеро.

В трудные минуты казалось - меньшевики пытаются затравить. Даже в письмах кое-кому писал об этом. Пожалуй, зря писал. Вот Лепешинский смешными карикатурами говорит обратное: мышам будет крышка! Книга "Шаг вперед, два шага назад" делает свое дело в России, ее читают всюду в комитетах и кружках. И они, большевики, скоро соберут свои новые силы. И уже не для тихого шага вперед - для решительного натиска.