Страница 193 из 215
- Из департаментского бюджета. С ведома господина директора. Давал и из тех, что отпущены мне по службе. Смею напомнить, еще в бытность мою в Москве, с вашего ведома, Афанасьеву, Слепову и другим...
Плеве, снова повернув голову к фон Ваалю, стал рассказывать, что в Москве был положен в банк определенный капитал и на оплату слеповых расходовались проценты...
У него, Зубатова, мелькнул тревожный вопрос: "Что там еще в синей папке? Что еще Плеве бросит в обвинение?.. А давно ли сам принимал Слепова, благодарил за службу... В Одессе не удалось - это общая беда. Марксята изловчились, вырвали инициативу из рук Шаевича, раздули стачку. И теперь следовало бы говорить, как общими силами погасить пожар, а не отыгрываться за счет других..."
Раскрыв синюю папку, Плеве брезгливо - двумя пальцами, за уголок приподнял лист бумаги, побывавшей в конверте, и на несколько секунд поднес к глазам фон Вааля:
- Полюбуйтесь, генерал! Перед вами письмо надворного советника подонку Шаевичу! В нем ссылка на разговор с Орлом, то есть со мной. Я имел неосторожность в доверительном разговоре сообщить слова государя. И вот они в письме Зубатова! - Бросил бумагу, захлопнул папку. - Разглашение государственной тайны! За подобные проступки обычно отдают под суд!
"Обычно?.. А что же он уготовил мне?.."
Никогда не думал, что так задрожат коленки. Даже перед самим собой стыдно вспомнить...
Голос Плеве доносился как бы сквозь шум грозы:
- Зубатов обязан сегодня же передать свою должность лицу, каковое вы, генерал, назовете. Не позднее завтрашнего вечера он*должен убраться вон из Санкт-Петербурга. В Москве дозволить ему лишь самое короткое пребывание для сборов.
Похолодело сердце. "Для сборов"?! Это что же, отправляют в ссылку?
Плеве продолжал:
- Затем - во Владимирскую губернию. В его имение. И не спускать с него глаз.
Какой ужас! К нему, Сергею Зубатову, будет приходить полицейский надзиратель!..
Повернув голову, министр кинул острый взгляд, словно смертельный укол рапиры.
- Можете идти.
...Минует полтора месяца, и он, бывший чиновник особых поручений, напишет в конце объяснения директору департамента полиции:
"Признаться сказать, я не скоро нашел скобу у выходной двери".
Но сейчас он лежит на вагонной полке и вспоминает горькие часы. Проводил его только один Гапон, верный человек. Как-то сложится его судьба? Сможет ли отец Георгий продолжать дело, в успех которого он, Зубатов, и сейчас верит? Не лишат ли Гапона ста рублей, ежемесячно выплачиваемых особым отделом за усердную службу? Многое потеряют...
Зубатов не подозревал, что Гапон от шефа жандармов получал тоже по сто рублей в месяц. За присмотр за ним, чиновником особых поручений, возглавлявшим сыск во всей России.
Отец Георгий в купе вступил величественно, дал поцеловать серебряный крест и, благословив, сказал:
- Господь не оставит вас! Уповайте на всевышнего и всемилостивого! И не возрадуются ваши супостаты...
Хотелось возразить:
"Нет, отец утешитель, уже возрадовались. Вы же сами видите, даже вчерашние сослуживцы не приехали проводить. Высокопоставленные подлецы оболгали перед государем. За мою верную многолетнюю службу, когда я не знал ни покоя, ни отдыха и многие тысячи злонамеренных смутьянов передал в руки карающего правосудия, меня, как мелкого пройдоху, выставили пинком. А завтра возликуют все крамольники: "Зубатов пал!" Теперь им станет вольготнее.
А что будет с ним, Зубатовым, в Москве? - спросил себя, оставшись один в купе. Не узнал бы Слепов да не пришел бы посочувствовать... Такого позорища не вынести. К счастью, адреса московской квартиры Слепов не знает. А что будет с ним и его друзьями? Им, чего доброго, могут дать по такому же пинку. А давно ли Слепова все хвалили за верноподданность! Доверили ему поднести хлеб-соль императору! И государь был доволен статьями за его подписью... Да, многое удалось совершить в Москве Неужели все пойдет прахом?.. В Петербурге лучше: там остается Гапон..."
Поезд, стуча колесами, уносил Зубатова в глухую ночь в темноту. И в эту бессонную ночь ему вспомнилась Анна Егоровна. Стареет Мамочка! Ей ведь, дай бог памяти... Ей под сорок пять. Может еще послужить. Но тактично ли и заботливо ли относится к ней ретивый полковник Ратко? У него одно стремление - поскорее выслужиться. Не забывает ли о наградных для Анны Егоровны?..
Через три с половиной года Зубатов особым докладом напомнит своему преемнику, что за 25-летние "услуги агентурного характера" Серебрякова достойна особого внимания. И она помимо сторублевой пенсии получит пособие в пять тысяч рублей.
Сам Зубатов доживет на пенсии до 1917 года, когда, узнав о свержении царизма, пустит пулю в висок.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
1
Кржижановские, спасаясь от филерской слежки, переехали, по совету Владимира Ильича, в Киев. Там было необходимо укрепить большевистский комитет и возглавить Русское бюро ЦК. В Киеве же после съезда поселился Дмитрий Ильич с женой Антониной Ивановной. Переехала туда и Мария Александровна с Анютой и Маняшей: возле родных да верных друзей все же спокойнее, хотя слежка там и изощреннее, чем в других городах.
Марк Тимофеевич из Маньчжурии, где уже пахло порохом, после окончания срока надзора направился через Индийский океан и Средиземное море в Европу; повидавшись в Париже с Лениным, выбрал для себя Питер, нашел место бухгалтера в управлении железной дороги и купил дачу на пригородной станции Саблино. В декабре настойчиво звал к себе всех родных, волновался: вдруг да не сумеют выбраться из Киева? На юге, слышно, опять начались аресты.
Маняша успела отправить в Женеву несколько писем. 25 декабря в последнем письме из Киева она писала:
"Дорогой Володя! Все наши и я шлем тебе поздравления с праздниками и Новым годом и пожелания всего хорошего. Твое письмо получили, но то, о котором ты упоминаешь там и которое, по всей видимости, было ответом на мои письма, - очевидно, пропало. Напиши, пожалуйста, что ты писал там... Большие приветы Наденьке и Е[лизавете] В[асильевне]. Как они поживают? Как бы я была рада, если бы Надя мне написала. Всего, всего хорошего".