Страница 175 из 215
Но прежде, чем повести их в Кремль, депутацию собрали в охранном отделении. Переписали, сфотографировали. Для напутствия пришел из соседнего здания сам обер-полицмейстер Трепов.
- Братцы, вам выпала великая честь! - начал он торжественно, но тут же по привычке сжал кулак. - Ведите себя перед очами царя-батюшки смиренно и благолепно. Как в храме божием. Не кашлять. Не сморкаться. Вопросов не задавать, а не то мы вас... Впрочем, сами знаете, чем наказуется всякое нарушение. Хлеб-соль поднесет Слепов. Говорить только одному ему, остальным - кланяться. Господин Слепов, никаких своих слов не добавлять. Предупреждаю вас. А теперь повторяйте за мной: "Ваше императорское величество, рабочие Москвы смиренно припадают к стопам вашим..."
Всю дорогу Слепов бормотал, заучивая фразы, произнесенные Треповым. Не ошибиться бы. Не забыть бы какое-нибудь словечко...
Царя он представлял себе высоким, как праведники на иконах золоченых алтарей. С широкими плечами. С мудрыми глазами, самим богом наделенными прозорливостью. Он ведь помазанник господний и его наместник на земле. Для народа отец родной.
А вышел в сопровождении, пожалуй, целого десятка сановников маленький человек в мундире пехотного полковника. Бородка чуток поменьше, чем у Николая-чудотворца. Каким-то усталым голосом сказал:
- Христос воскресе, господа мастеровые!
- Воистину воскресе! - вразнобой гаркнула депутация.
У Слепова вдруг перехватило горло. Он ведь стоит перед самим царем! Перед самодержцем! И вдруг не только лицо - спина и та взмокла от пота, а в ногах задрожали поджилки. В душе укорил себя за то, что подумал умалительно о внешности царя, - он, заступник божий, велик своим духом!
Казалось, увесистый каравай сквозь полотенце жег ладони. На протянутых трясущихся руках поднес царю с неловким поклоном.
Правильно ли проговорил заученные фразы, Слепов не отдавал себе отчета. Помнил только, что иногда голос срывался до полушепота. Но никто из сановников бровью не повел, не переглянулся с другими. Значит, сказано, слава богу, все, как велено.
А царь и не отведал хлеба. Какой-то придворный вмиг подхватил каравай и передал куда-то дальше.
Государь равнодушным голосом спросил фамилию, и глава депутации, вытянувшись, ответил:
- Слеповым зовусь...
- Не ты ли, братец, статейки в газеты пописываешь?
- Ага... Мы...
- Спасибо. Пиши в том же духе.
Слепов ждал, что вот сейчас царь спросит о жизни рабочих, об обществах вспомоществования, а он пошел куда-то в сторону, и сановники заслонили его. Слепов поднялся на цыпочки, но даже макушки не увидел.
Появился какой-то высокий щекастый человек в расшитом мундире, отсчитал Слепову для всей депутации по пять рублей на человека и рекомендовал пообедать в ресторане "Славянский базар".
...Перед отбытием из Москвы царская чета склонила головы под благословение митрополита. Тот, напутствуя, посоветовал совершить паломничество в Саровскую пустынь и поклониться мощам преподобного Серафима.
"Да, летом совершим, - мысленно согласился Николай. - Бог даст, после посещения святой обители Алиса разрешится мальчиком".
По стране прокатывались народные грозы. То в одном, то в другом городе реяли красные флаги: "Долой самодержавие!" А ему по ночам снился наследник.
5
Екатерина Никифоровна Окулова собиралась на свидание в Таганскую тюрьму. Свидание предстояло необычное. Она уложила в корзину коробку с белым подвенечным платьем и фатой, свертки с колбасой и сыром, кульки с конфетами да яблоками и бутылку шампанского...
...Глаша седьмой месяц сидела в одиночной камере. Следствие, как видно, подходило в концу. Но в руках жандармов была единственная улика крошечный флакончик, найденный в ее маленьком ридикюле, который она прятала в муфту. Когда составляли протокол обыска, сказала - духи. Жандармы отправили на анализ - оказались бесцветные чернила для тайнописи.
Все ее связи с членами Московского комитета, которые теперь сидели в той же тюрьме, подтверждались только филерскими проследками, неприемлемыми для судебного дела. Ей показывали одну за другой карточки, снятые в тюрьме:
- Знаком вам этот человек?
Глаша отвечала без запинки:
- Первый раз вижу.
- А вы присмотритесь. В ваших же интересах.
- Нет, не встречалась с таким.
Но когда положили на стол карточку Яна Бронислава Теодоровича, она, хотя и знала, что он сидит в той же тюрьме, не могла сдержаться: чувствовала - кровь прилила к щекам, губы невольно шевельнулись.
- Ну-ну, назовите! - обрадованно настаивал жандарм. - На этот раз отрицать не сможете. Такой знакомый человек...
- Да! - обозленно крикнула Глаша и сама не знала, почему у нее вырвалось из груди: - Если хотите, мой жених. Иван Теодорович.
- Обычная уловка. Все такие, как вы, объявляют себя невестами.
Глаша не знала, догадается ли и пожелает ли Иван подтвердить, что она его невеста, и у нее горело лицо, горели уши. Нет, она больше не проговорится. Не даст для дознания ни одного неосторожного словечка. Ей называли явочные квартиры, где встречалась с товарищами по комитету, - она отрывисто бросала:
- Не бывала. Думаю, что и Теодорович не бывал. Каждый вечер гулял со мной по бульвару.
- Напрасно упорствуете. Чистосердечное раскаяние смягчит вам приговор. Он ведь явится для вас вторым. Подумайте.
А Глаша уже догадывалась, что суда над ними не будет. Все решится просто: по окончании дознания министр доложит царствующему олуху, и тот соизволит повелеть - таких-то и таких-то сослать в Сибирь. Наверняка в Якутскую область. Дальше уж некуда! Ну и что же, и там живут люди. Лишь бы доходили книги. А революция освободит. И ждать уже недолго.
Она не умела скучать. Всюду находила себе дело. Мать, примчавшаяся в Москву, передала шелковое полотно да разноцветные нитки, и Глаша начала вышивать скатерти: одну в подарок матери, другую - сестре Кате. А когда разрешили передавать книги, Алеша доставил томики Ибсена. Первым делом перечитала пьесы, поставленные художниками. Восторгалась смелыми репликами непреклонного доктора Штокмана. Эх, посмотреть бы этот спектакль! Алеха говорит - Станиславский в роли Штокмана великолепен!