Суккуб Метаморфозы

– Каким же оно было? – хриплым шепотом спросила я, совсем подавшись вперед.

Сэм открыл было рот, но вдруг повернул голову и прислушался.

– Кто – то открывает дверь, – тихо сказал он.

Я напряглась внутренне, именно сейчас мне не хотелось чтобы этот кто – то вторгался в нашу уютную беседу и разорвав круг, нарушил зыбкое равновесие, которое только начало создаваться в душе. Я слышала как открылась дверь, как некто вошел тихонько напевая торжественную аппассионату. Шаги приближались, и вот он стал в проеме двери, слегка поднял светлые брови, увидев меня. Коротко поздоровавшись с Сэмом, он снова уставился на меня, затем взгляд его стал лукавым и тряхнув белокурыми кудрями он галантно поклонился.

– Фридрих, – представился он. – Ницше.

Я замерла, казалось, что мир вокруг меня пополз по швам. Стоявшее передо мной воплощение Зигфрида никак не вязалось с именем, которое он назвал. Мысли вдруг замерли, дыхание скрылось в глубине сердца. Он улыбнулся иронично и взглянул наверх.

– Ты еще не показал фройляйн наш итальянский потолок? – спросил он. – Да и темно тут у вас….

– Пожалуй пора, – со спокойной торжественностью произнес Сэм.

Фридрих нажал на выключатель, и задрав голову я наблюдала как медленно разъезжаются две бесконечно черные створки, открывая нежную лазурь тициановских небес.

Фридрих плюхнулся рядом на диван и кокетливо оглядел меня.

– Фройляйн к нам надолго? – спросил он глядя мне в глаза, затем взял меня за руку.

– Посмотрим, – лаконично ответил за меня Сэм.

– О чем ты просишь его? – спросил Фридрих, улыбнувшись одними губами.

– Ни о чем… мы просто разговаривали о Вагнере, – я немного смутилась.

– О Вагнере! – оживился он, но тут же сделал загадочный тон. – Ты хочешь быть другой, я прочитал это в твоем сердце.

Он попал в точку.

– Я хочу найти свое желание, – сказала я.

– И Сэм исполнит его, – патетически закончил Фридрих.

– Почему? – я совсем запуталась и растерялась.

– Потому что Сэм – Тот Кто Исполняет, такова его суть и таким было его истинное желание – исполнять желания, поэтому он счастлив и бессмертен.

Сначала я подумала, что Фридрих шутит, но его ярко – голубые глаза смотрели серьезно.

– Определивший свое истинное желание становится недостижимым для смерти, она просто отступает перед силой его сердца, – спокойно заметил Фридрих.

– Но как мне определить свое истинное желание? Если я хочу слишком многого, что из этого истинно?

Фридрих выпустил мою руку и хитро прищурился.

– Будем отталкиваться от противного – от страха. Ведь обычно и боишься того, что особенно желанно и тогда стремление к этому страху делает его еще совершеннее, а жизнь острее. И если намерение пройти сквозь плотные завесы страха слишком велико, становишься на дорогу и идешь, идешь не осторожничая, а сразу и быстро. По мере продвижения из души вытряхиваются все установки, мечты, страсти и прихоти, весь устаревший тяжелый хлам и потом появляется новое – пустота. В пустоте нечего бояться, там нет ничего, только бесцветный вакуум, оглашаемый мерными ударами твоего сердца. И когда сердце остановится, ты должна будешь услышать его голос, оно останавливается лишь на миг, чтобы сказать и пойти снова. Нужно быть очень чутким к голосу своего сердца, потому что дважды не воскресают. То, что однажды сердце сказало мне отозвалось великой болью в моем теле. Но я знал, что это мой путь и иного мне не нужно.

Лицо Фридриха стало серьезным и нестерпимо красивым от этой перемены. Лишь на мгновенье опустилась на него болезненная тень, но он быстро стал прежним и продолжал уже в своем обычном тоне, но немного задумчиво рассуждать с самим собой.

– Выбор есть всегда. Хотя есть ли на самом деле этот выбор? Ведь голос сердца это по сути директива, высший приказ, противоречие которому ведет к кататонии души, к вечному аду. Тогда сесть голым задом на сковородку и смачно шипеть в собственном жиру посчастливится еще при жизни, – он усмехнулся саркастически и поправил свои волнистые пряди. – Тогда я выбрал страдания, которые даровали мне вечность. Сейчас я выбрал полную противоположность, потому что так решила душа, таково было желание Того Кто Сообщает это душе, и я понял, что сопротивление бессмысленно и милостью Божьей стал Игроком.

Хотя лицо его и выражало беспробудное счастье, нотки всколыхнувшегося прошлого едва, но звучали из его души. Я чувствовала, что та его суть – непризнанного скитальца, неприкаянного сверхчеловека, все равно оставила на его бессмертной душе толстый рубец, который уже давно не кровоточил, но при плохой погоде давал о себе знать, потому что когда-то пережитое душой не стирается ни временем, ни смертью, оно лишь затуманивается новым, но не исчезает никогда. Прошлые жизни как вечная татуировка, выжженное судьбой клеймо, которое прибудет с душой и ныне и во веки веков, пока она окончательно не вольется в святой Грааль и там смешавшись с остальными, дополнит букет напитка до более изысканного.

Плавное течение моих мыслей прервал ироничный голос Фридриха.

– Так чего же боится наша фроиляйн? – спросил он и сцепил руки на животе, будто приготовился слушать увлекательное повествование о моих фобиях.

Я пожала плечами. Сейчас я просто не осознавала своих страхов, мне было тепло и немного грустно.

– Ты могла бы станцевать сейчас? – после недолгой паузы спросил вдруг Фридрих.

Его вопрос выбил меня из потока спокойствия и плавно текущие мысли резко сбились в кучу. По спине поползли холодные мурашки, мне показалось, что я ослышалась.

– Ты смогла бы показать сейчас в танце свои чувства? Что ты чувствуешь: покой, смятение, грусть или нежную радость? Какие движения эти чувства пробудят в твоем теле?

Глаза его искрились восторгом от своей простой выдумки и от того, что он так точно смог вычислить этот страх, который поднялся из недр моего бессознательного и заполнил мозг изводящим жужжанием. Я тупо смотрела перед собой и только отразившиеся в полированном столике облака не давали мне оглохнуть окончательно.

– Я не умею танцевать, – буркнула я.

Фридрих улыбнулся и склонив по – птичьи голову смотрел на меня не мигая, а затем кивнул скучающему Сэму.

– Не обязательно быть великой танцовщицей, – сказал Сэм. – Просто слушай свое тело, а оно подскажет любые па, которым не научат тебя в балетных классах.

Несколько секунд царило напряженное молчание, а потом будто оправдываясь, я сбивчиво рассказывала о том, что умела танцевать, когда была маленькой и в голове прокручивались разные картинки из моего прошлого, которое я отбросила как ненужную и незатейливую историю моего детства. Меня всегда охватывало кромешное одиночество и скука, когда я вспоминала о нем и эта скука служила оправданием мне для самой себя в собственной несостоятельности и невозможности принять вызов, который мне бросала жизнь. Проще было уйти в Plusquamperfekt, а из него выпрыгнуть в невроз, и продолжать лелеять жалость к себе и ненавидеть собственную жизнь. Осознать себя вдруг как никчемное и слабое существо было очень болезненно и, подняв глаза к небесному потолку, я увидела маленькие ватные клочки, тихо плывущие по яркой лазури небес, будто небрежные мазки кисти маэстро, придавшие картине свободную легкость. Лазурь слепила глаза, выжигая из них крохотные колкие слезинки. Тихо шли часы, воздух плавно наполнялся ароматом сигары, которую раскуривал Сэм.

– Я слабый и никому не нужный ребенок, – едва выдавила я сквозь слезы.

Фридрих взял меня за руку и прижал к себе.

– Но мы тебя все равно любим, такую слабую и ненужную даже самой себе, – он сказал это с теплом и заботой, и я поверила его словам, и было легко плакать и также легко отпускать свою боль.

Вдруг он крепко прижал мою голову к груди и шепнул в ухо: «Слушай часы». Я слышала только мерное биение его сердца, а другим ухом старалась уловить тиканье. Наконец это удалось. Вдруг я поняла, что эти звуки совпали, но между ними вмешивался еще неровный бег моего сердца. Потом он выровнялся, оказавшись словно между двумя маятниками и меня испугало то, что случилось после резонанса. Мое сердце перестало быть моим, я слышала его звук не из себя, а откуда то сверху, и звук этот был довольно громким и пугающе властным. Я чувствовала, то, что являлось звуком было живым и имело разум, но отличный от просто человеческого. Это состояние невозможно было ни объяснить, ни понять, нечто, иное, таящее неизвестность черным плащом закрыло от меня весь прошлый опыт сознания. В голову будто ударил холодный порыв ветра, проникнув сквозь кости черепа, сковал мозг льдом, лицо замерзло и мне казалось, что я вся покрылась инеем и трясусь как в лихорадке. Я могла различать только слабое сияние ночника, да синеватые клубы сигарного дыма, которые заворачивались в причудливые спирали и эти спирали проникали в меня, пока Фридрих не закрыл мне глаза крепко прижав к лицу ладонь. Я чувствовала, что больше не дышу, слышался только гулкий звук, который постепенно сжался в точку, а затем исчез совсем.