Скреплённое

НАКОНЕЦ, ЕСЛИ В ХОД ИДУТ ПРАГМАТИЧЕСКИЕ АРГУМЕНТЫ, – ХОРОШО ПРОДУМАННАЯ МЕЧТА ВСЕГДА, БЕЗ ИСКЛЮЧЕНИЙ, НЕ ОСТАВЛЯЕТ НИ ЕДИНОГО ШАНСА АВТОРИТАРИЗМУ.

Обратное тоже верно: в сущности, политическая неуспешность оппозиции в России означает, увы, не столько силу давления, сколько нашу интеллектуальную несостоятельность в изобретении привлекательной альтернативы. Нас не оправдывает то, что ее нет и у соседей – сторонников «русского мира» и прочих идеологических туманностей, которые толком ни продать, ни купить никому в своем уме, а только лицам экзальтированным и душевно нестойким. Нас не оправдывает и то, что у правящего режима мечта выглядит бледно: она есть, и она многих привлекает, и наша обязана ее переиграть, и она для этого должна убеждать хотя бы нас. А она не убеждает.

Но именно в виду этой безнадежности я и рассказывал о том, что я богат, как Крез, – а вы и стократ богаче.

4.

Стране в 90-х и повезло, и не повезло. То, что во всем мире воспринималось как великий информационный взрыв, в России было посвящено исключительно внутренним делам – мы и не заметили, как то, что мир, в который мы вошли в 2000-х, был совсем не тем миром, о котором мы мечтали в 90-х. Он гораздо сложнее и много интереснее – и то, что по прошествии четверти века мы по-прежнему намереваемся строить в России страну образца Западной Европы 1989 года, здорового человека должно было бы расстроить. Разумеется, дико и глупо восстанавливать расстановку полков времен «холодной войны» на саммитах G20, и занятую этим российскую власть показательно секут именно за это, совсем не опасаясь ее ядерного потенциала и газового влияния. Ради России никто во времена Рональда Рейгана возвращаться не стал бы, даже если бы это было технически возможно, – это уже пройденный этап, мир сейчас живет противостояниями другого вида, другой фактуры и другого уровня сложности.

Но не более умно и предлагать обратное – попытаться построить в России, уже довольно далеко (и не всегда приятно для себя) продвинувшейся по пути «догоняющего развития», восточноевропейскую экономику романтического 1991 года и пытаться встроить ее затем в несуществующую по крайней мере в том виде, в котором она описывается, братскую семью народов ЕС. Прошло четверть века, обсуждение большей части вопросов, которые интересовали мир в 1992 году, давно уже состоялось – если мы и считаем Запад как некое политическое единство существующим (а он сейчас, видимо, существует даже в большей степени, чем два десятилетия назад, хотя и не един в том смысле, в котором его видели единым в Политбюро ЦК КПСС), то это уже другое единство, оно жило и развивалось много лет, не дожидаясь, пока русские соизволят вернуться в него после временной отлучки в дебри национальных проблем.

ВПРОЧЕМ, ИМЕННО СЕЙЧАС И ИЗОБРЕТЕНИЕ БУДУЩЕГО ДЛЯ РОССИИ, И ИНТЕГРАЦИЯ ЭТОГО БУДУЩЕГО В ОБЩЕЕ БУДУЩЕЕ ДАЛИСЬ БЫ НАМНОГО ПРОЩЕ.

Невыносимая, сказочная сложность бытия, доступная нам, когда спадет пелена с глаз, – реальность, с которой сталкивается сейчас весь мир или, по крайней мере, «золотой миллиард», к которому мы имеем честь принадлежать. Новый уровень информационной связности, общедоступность знаний и базовых технологий, транспортная и финансовая революции, сопротивление властных структур и элит изменениям в социальной иерархии, вытекающим из информационного взрыва 90-х, из новой общедоступности знаний, – это то, что делает Россию и условный «Запад» много ближе друг к другу, чем 25 лет назад. К слову, глядя на внутрироссийские проблемы именно под этим углом зрения (и не забывая, что проблемы в России весьма серьезны: мы действительно почти ненароком, сдуру, но все же поставили мир перед угрозой новых больших войн, и это стремительно разрушает доверие не столько к элитам в России, сколько ко всей России, не желающей противодействовать своим элитам в этом вопросе), избавляясь от иллюзий четвертьвековой давности, – придумывать будущее проще. Ведь все, кто в этом мире нас действительно интересуют, так же неожиданно разбогатели, как и мы, и испытывают схожие проблемы с конструированием будущего. Для Запада «догоняющее развитие» неактуально, поскольку некого догонять. Для России оно неактуально, поскольку уже сейчас понятно: отчасти это бессмысленно, а отчасти не нужно, ибо уже произошло. А следовательно, нужно что-то другое – и там, и тут, и мы вполне можем думать об этом не как часть «мыслящей России», а как часть мыслящего мира. Зачем вам русский паспорт в голове? Разве у ваших книжных полок есть национальность? У моих, как видите, нет.

Для того, чтобы избавляться от этой боязни будущего, нужно по крайней мере перестать зацикливаться на России и начать жить в мире, интересуясь его современным состоянием: он здорово изменился, пока мы зарабатывали себе на большой белый джип. Впрочем, не все потеряно – об этом уже многое написано, и на наш век хватит этого чтения, и есть еще время до вечно откладывающегося конца света об этом хорошо поразмышлять.

InLiberty

Учение о диктатуре ЖЭКа

28 сентября 2012

Держать в уме рабочую модель того, с чем собираешься бороться или, по крайней мере, того, чему намерен оппонировать, всегда полезно. Эпидемиологу, обнаружившему на месте предполагаемой эпидемии грандиозный коллективный запой, легко – но горе врачу, который, не щадя времени и здоровья, рискуя жизнью, пятые сутки в полевых условиях ищет возбудитель загадочной хвори, легко определяющейся по характерному запаху в дыхании страдальцев, читает в растерянности немецких авторов, изучавших тропические лихорадки, ломает глаза над микроскопом, ищет различия в симптомах, прописывает больным хину и постельный режим. Наконец, душа не выдерживает, из саквояжа достается бутылка французского коньяка, ночь над книгами пролетает быстрее, керосин сам заканчивается в лампе – и наутро доктор понимает: загадочная инфекция сразила и его самого. В деревне неграмотные крестьяне пытаются, дураки, лечить грозные симптомы картофельным самогоном – ну, какое тут просвещение, Бог мой. Prosit.

Возможно, некоторые мои соображения по поводу природы наблюдаемой в политической реальности фантасмагории помогут формированию той самой рабочей модели «режима» или, если хотите, «системы», которая «прогнила сверху донизу» и которую «пора менять», пока она нас всех не упромыслила. С моей точки зрения, в этом месте сообщество активно рефлексирующих над недостатками правящего режима имеет некоторый набор возможно и верных в том или ином смысле, но крайне неудобных в работе и несовершенных моделей, дающих сбой на самом интересном месте. Например, представление о действующей российской власти как о бодрой и циничной, все прекрасно осознающей клептократии то и дело натыкается на неудобные факты. Например, с упорством, достойным лучшего применения, эта клептократия, в рамках нашей модели плевать хотевшая на любое общественное недовольство, инициирует внутри себя антикоррупционные кампании, причем пусть и с низкой, но явно ненулевой эффективностью. Как хотите, а профессионалы-карманники, раз в полгода по своей воле предлагающие полиции расставлять в трамваях видеокамеры или вооружать кондукторов, – это логическая проблема. Конечно, мы уже давно научились снимать все подобные несоответствия в отношении Владимира Путина и иже с ним излюбленным способом средневековых аналитиков-бенедиктинцев – указанием на дьявола, который там за спиной (в российской реальности в роли коллективного нечистого выступает КГБ СССР и его реинкарнации). Но даже бенедиктинцы пытались изучать руководящий состав адовых сил, взаимоотношения князя неправды с прямыми подчиненными и его логику, привычки, повадки – например, много времени было потрачено на то, чтобы определить, глуп ли почти всемогущественный при этом сатана или же он большой интеллектуал, но стеснен в действиях вышестоящей инстанцией. В российской реальности до этих споров доходили редко, достаточно того, что режим авторитарен (есть также особое мнение, что тоталитарен похуже Сталина, и лучшее в его ассортименте придумок нас еще ждет), репрессивен (массовые репрессии впереди и по сути неизбежны), рефлексивен и склонен к размышлениям о том, как творить зло более эффективно (от запрета Интернета нас спасает только желание таинственных архонтов ФСБ сделать это разом и понадежнее), и абсолютно бездуховен. Последнее исключительно важно – каких-либо идеалов, ценностей, воззрений, которые защищают эти люди и на которые можно было смотреть без изумления любому разумному человеку, там быть не может.