Страница 7 из 11
Распад СССР полностью переворачивает все преобладавшие до тех пор представления, и если Борис Ельцин претендует на роль того, кто освободит русских от бремени империи, то либеральные советники президента в начале 1990-х вообще не заботятся о русской самобытности. Русский патриотизм станет общим знаменателем для всех оппонентов шоковой терапии и построения России по западной модели. Термин «патриотизм» оказывается предпочтительнее, чем «национализм», и, вновь набирая силу, он приобретает положительный оттенок. Одновременно с этим некоторые интеллектуалы круга Глеба Павловского начинают задумываться над тем, каковы могут быть условия «возвращения России» и реставрации власти, необходимой для «завоевания» новых сфер влияния. Эти размышления предшествуют приходу во власть Владимира Путина и подготавливают этот приход. В 2007-м в своем мюнхенском выступлении российский президент формулирует желание страны восстановить главенствующую роль в мировых процессах. Там же он признает «инаковость» России, таким образом цитируя название книги Павловского[20]. Смысл инаковости состоит в отказе от формальной функциональности, присущей западным демократиям, утверждении собственно русской духовности, оправдывающей союз государства и Православной церкви, отказе от различных проявлений западного «декадентства» – от признания прав гомосексуалистов до провокаций художественного авангарда. По теме российской инаковости рекомендуется перечитать философа Николая Бердяева (1874–1948), в свое время предложившего мировую интерпретацию русской истории, показав «силовые линии», обеспечивающее ее единство. Согласно университетскому профессору Фрэнку Деймуру, Бердяев считает, что глубинная русская основа – это религиозность, являющаяся ключом к пониманию сплоченности России и позволяющая стране надеяться на ненасильственный выход из большевистского тупика. История имеет смысл только в своем результате – повторении всего и вся, и этот процесс, по мнению философа, может быть обращен в «чувство русской общности». Вспомним, что славянофилы думали о «соборности», этой русской практике единения, обеспечивающей не только мирное существование, но правду и справедливость. У России историческая роль: она призвана явить миру принцип «богочеловечества», что должно способствовать примирению Востока (религиозный принцип) и Запада (гуманистический принцип), разделившихся и вошедших в конфликт с момента возникновения в XVI в. гуманизма. Однако «русская идея» стала общим местом, постоянно используемым как доказательство российского национального партикуляризма, оставляющее в стороне универсалистское мышление Николая Бердяева. Русская инаковость стремится нащупать свои корни в давнем и не столь давнем прошлом, в котором чтут не только Сталина, победителя во Второй мировой войне, но и белого генерала Деникина, подлинного русского патриота. Основываясь на памяти и общих территориальных представлениях, на осознании «различий», присущих России, идея национальной самобытности в последние годы в равной мере опирается на доводы об обязательной мощи государства, являющегося гарантом – с холистической точки зрения – территориального единства, о необходимой связи между властью и народом и, в конце концов, о социальной гармонии. Двадцать лет спустя после исчезновения СССР кажется, что идеологические усилия московских управленцев принесли свои плоды, позволив возродить самобытность, являющуюся необходимым условием «возвращения России».
2. Наследие европейского язычества
Отсылка к язычеству в исследовании, направленном на выявление различных аспектов русской самобытности, может показаться удивительной, поскольку термин, кажется, восходит к обрядам и верованиям, существовавшим давным-давно. Однако некоторые авторы, такие, как Владимир Пропп[21] или Франсис Конт[22], показали, как архаические корни, связывающие человека с миром, сохранялись среди российских крестьян до совсем недавнего времени и насколько некоторые идеологические «рудименты» свидетельствуют о распространении ряда собственно русских представлений. В «Религии русского народа»[23] большой знаток России Пьер Паскаль вводит различие между религией, народными верованиями и культурой элиты, воспитанной на Западе, и утверждает, что первая легко поддается описанию, поскольку относится к большинству, все еще связанному общими традициями и проявлениями. Выходя за пределы различных наблюдений этнографического характера, относящихся к суевериям, ритуалам и крестьянским праздникам, он отделяет часть «верований», хоть это не всегда легко, от обрядов, прежде зависевших от игры или социального ритуала и утративших всякое сакральное содержание. Тем не менее он показывает, что единственный дохристианский элемент, длительное время, не всегда явно, сохранявшийся в вере русских людей, – это вера в силу и святость земли: «По правде говоря, это естественное, но по-прежнему языческое ощущение связано с землей-кормилицей, чья неиссякаемая энергия год от года мистическим образом расходуется и восполняется вновь, землей, которая поддерживает человека и в которую он затем уходит. Она не персонифицирована, не обожествляема, не окружена легендами, не прославляема в рамках культа – все это указывало бы на прямое наследие язычества. Однако мы можем предположить, что она чиста, и ничто нечистое не должно ее осквернять». По мнению автора, речь идет о христианских чертах общей народной религии, которая может быть квалифицирована как «космическая». Эта религия в довольно большой степени предполагает мистическую связь между человеком и природой, необходимую для прославления силы Божьей. Только в середине 1960-х гг. городское население в России стало преобладать над сельским, что подтверждает существование в стране на протяжении долгого времени весьма многочисленной крестьянской массы, которой удавалось сохранять традиции и обычаи, охарактеризованные Георгием Федотовым как «славянские, языческие черты русской души». Это отсылка к ментальной Вселенной, существовавшей в представлении народных крестьянских масс от эпохи Средневековья до конца XIX в.[24] «Разочарования миром», постигшего Запад, в России не случилось – оно коснулось лишь правящих кругов в эпоху Просвещения и в XX в. Первоначально победоносное христианство, утверждавшееся на Руси в течение X в., должно было соперничать с прежними верованиями, а различные культовые сооружения – церкви и монастыри – строились в местах, прежде посвященных языческим божествам, но эта эксплуатация былой сакральности выходит за рамки простой замены одного культа другим. Как отмечает Франсис Конт[25], «вклад христианства был фундаментальным, поскольку оно перевернуло и обратило языческую землю в новую веру. Его сила заключалась в том, что оно позволило сначала элите, а затем и народу обрести то, чего не могло дать язычество: чувство Истории – посредством замены циклического представления о времени линейным, структуру власти – благодаря появлению различных иерархий, а также чувство Государства и серьезные организационные возможности. Кроме того, христианство привнесло ощущение присутствия на политической сцене, способствовавшее возвеличиванию Бога, единого на небе, как князь в своем княжестве». В отличие от классического античного многобожия, постепенно вытесненного из умов во время христианизации Римской империи, славянское язычество оказалось очень жизнестойким, и черты некоторых богов трансформировались в образы святых. В мире русского крестьянства сверхъестественное все еще присутствует в чувственной Вселенной, на «латинском» Западе эта особенность исчезает в период Контрреформации. Долгое время старые языческие боги, превратившиеся в святых, сохранялись в представлениях людей в качестве покровителей, и Анатоль Леруа-Болье может констатировать в конце XIX в.: «…многобожие сохранилось именно в культе святых. Забытые славянские боги не исчезли с русской земли»[26]. Продолжающиеся отправления домашних ритуалов и заклинания, обращенные к силам природы, могли быть перенесены на святых, что свидетельствует о существовании в течение долгого времени «двойной веры», определяющей синкретический характер крестьянских верований. Византийская церковь не смогла в той же степени, в какой это удалось Католической церкви на Западе, искоренить обряды и обычаи, существовавшие до принятия христианства, и низкая религиозная культура священников способствовала упрочению консерватизма мужиков, которые могли одновременно исповедовать православную веру и прибегать к архаичным ритуалам – верованиям, основанным на использовании магии. В некотором роде христианский культ остался внутри церкви, где церковнославянский, язык литургий, заменил русский – тогда как языческие верования, все, унаследованное от прежнего язычества, помогало крестьянам быть единым целым с окружающим их миром. Как пишет Франсис Конт, сосуществование двух мироощущений может объяснить тот факт, что во время праздника в честь святого Георгия крестьянин ставил перед иконой, изображающей битву святого воина со змеем, две свечи: «одну – святому, другую – змею…»
20
Филлер А. Национальная самоидентификация России: автономия представления. Геродот «Российская геополитика». № 138. – 3-й триместр 2010 г. – Париж: La Decouverte.
21
Пропп В. Аграрные русские праздники. – Париж: Maiso
22
Конт Ф. Языческое наследие России. Крестьянин и его символическая вселенная. – Париж: Albin Michel, 1997.
23
Паскаль П. Религия русского народа. – Лозанна: L’Age d’Homme, 1973.
24
Соколов И. Русский фольклор. – Париж: Payot, 1945.
25
Конт Ф. Языческое наследие России. Крестьянин и его символическая вселенная. – Париж: Albin Michel, 1997.
26
Леруа-Болье А. Империя царей и русских. – Лозанна: L’Age d’Homme, 1988.