Страница 26 из 29
27. Печать
Я помню, когда я был мальчиком, отец приносил иногда журналы, где были напечатаны стихи Чернова.
Он посылал свои стихи в редакции разных журналов, где иной раз их печатали, и таким образом, у него, по разным журналам, напечатано большое количество стихотворений, но издать свои стихи отдельной книжкой ему не удалось.
Поэтому, хотя многие читали его стихи и помнят его имя — Филарет Чернов, но немногие имеют о нем представление как о серьезном, глубоком и замечательном поэте. Но я надеюсь, что рано или поздно его стихи будут изданы, и тогда вместо малоизвестного поэта появится крупное поэтическое имя: Филарет Чернов.
28. Знакомые и друзья Филарета Чернова
Чернов, не будучи особенно общителен, имел несколько человек знакомых и друзей, которые его посещали и с которыми он долго беседовал.
Я помню, как не раз заставал у него какого-то старика, бывшего машиниста на железной дороге и изобретателя-самоучку. Этот машинист имел красавицу жену, отличавшуюся каким-то необузданнострастным темпераментом. Чернов про нее много и подробно рассказывал. Машинист, видимо, мнил себя гением в области изобретений и иногда приносил с собой какие-то изделия, изобретенные им.
Чернов с интересом их рассматривал, потом говорил:
— Это для меня китайская грамота.
Заходил также старик-врач, с которым Чернов познакомился где-то в бане. Этот врач не выносил куренья, говорил только о себе и считал, что он самый умный и значительный человек в мире.
Бывали у Чернова иной раз какие-то писатели и поэты, читавшие ему и мне свои произведения. Чернов все это терпеливо слушал и обсуждал прочитанное.
Он был литконсультантом, и ему, видимо, было привычным делом часами разбираться во всем этом.
Из его друзей мне были известны двое: Александр Васильевич Ковалев и Василий Петрович Мазурин.
Говоря о Ковалеве, Чернов всегда хорошо о нем отзывался и высоко ценил, как незаурядного человека.
Мазурина я видел два раза. Он на меня произвел большое впечатление. Мне показалось, что я вижу перед собой не просто человека, а какого-то святого Его удивительная улыбка, что-то кроткое, радостное что было так необыкновенно, — все это как бы светилось светом нездешним. Чернов о нем был очень высокого мнения и как о человеке, и как о поэте (Мазурин был поэтом, написавшим лирические стихи и поэму-драму). Он всегда говорил, когда я беседовал с ним о Мазурине: «Вот этот человек достиг огромной высоты, чистоты и святости, а я ведь весь в грехе, весь в земной плоти, весь в страсти и похоти. Но я не желал бы с ним поменяться».
И он говорил о земле, о ее мутном, сладком и тяжелом земном упоении.
Я сын земли, рожден земным теплом,
И жажду я бессмертия в земном.
29. Машина
Однажды мы шли с Филаретом Ивановичем по улице и увидали толпу народа, собравшуюся вокруг чего-то.
Чернов пошел туда посмотреть, в чем дело, но быстро вернулся обратно и разочарованно сказал: машина.
Он был равнодушен к машинам, он, видимо, желал увидеть там какую-то человеческую трагедию. Его интересовал человек со всеми его горестями, трагедиями и радостями. Но толпа около сломанного мотоцикла росла: туда откуда-то бежали мальчишки, молодые и пожилые мужчины. Все, толкая друг друга с сосредоточенными лицами, возбужденными, горящими глазами с наслаждением смотрели, как надували шины и что-то еще делали. Мы пошли дальше.
30. Шестнадцать лет
В 1909 году мне было 16 лет. Помню, была замечательная золотая осень. Я сидел и читал стихи из «Журнала для всех». Тогда впервые я прочел там стихи Валерия Брюсова, Бальмонта, Блока, Вячеслава Иванова, Сергея Городецкого.
Все это мне так понравилось, что я тут же стал сочинять стихи. Стихи мои имели большой успех среди нашего семейства, и, месяца через два моей работы по сочинению стихов, отец повез лучшие из них показать Чернову.
Но, увы, — Чернов не только не одобрил их, но не признал во мне ни малейших способностей в области поэзии.
Такое отношение ко мне как к поэту у Чернова продолжалось до 1937 года.
31. 1937 год
Оставаясь беспощадным к моей поэзии до 1937 года, Чернов в 1937 году к моим стихам, пишущимся с этого года, решительно меняет позицию, занятую им.
Как теперь помню его взволнованно ходящим по своей узкой горнице в Факельном переулке и горячо говорящим мне следующее:
— Я проглядел вас. Я думал, что вы не поэт. Я глубоко ошибся. Вы не только поэт, но то, что вы делаете, это настолько необыкновенно, настолько непохоже на то, что было сделано в поэзии всех времен и народов, что я крайне поражен. Изумительная острота!
И он долго ходил и говорил, и потом собственноручно отпечатал на машинке 40 стихотворений моих.
Я тоже был изумлен такой неожиданностью. Но мне это было приятно.
Переменив свое мнение обо мне как о поэте, Чернов не переставал интересоваться моими стихами и с жадностью слушал все, что я ему читал.
32. Лирика
Эпическая лирика — так сказать, лирическая баллада — этот вид творчества у Филарета Чернова отсутствует.
Лирика воплощений и показа, как нечто объективное — тоже почти отсутствует в его поэзии.
Образная лирика, где идея как бы иллюстрируется образами, где чувство базируется на образах, — это более часто встречается у Филарета Чернова, но не является характерным для него, а скорее чем-то побочным.
Лирика «Я» — вот тот вид лирики, который для Филарета Чернова является основным и на основе которого он строит все свое поэтическое творчество.
В центре мироощущения и миропонимания стоит «Я». Реалистический показ видимого, воплощение в кого-то и во что-то — все это не важно для Филарета Чернова.
Важно «Я», а объективность важна только постольку, поскольку это «Я» получило от объективности какое-то впечатление и должно как-то реагировать.
Это впечатление от реальности может быть искаженным, преувеличенным, условным — Филарету Чернову все равно.
Он весь в себе, в своем «Я» — и вся поэзия его является выявлением этого своего «Я».
Не могу от себя оторваться, –
К ближним нет в моем сердце любви, –
В мою душу, как в бездну, глядятся
Безутешные мысли мои.
Но люблю безутешность родную,
Одинокость родную люблю, –
Эту скорбь, словно бездна, глухую,
Эту темную душу мою.
Так люблю я себя бесконечно,
Так безумно жалею о том,
Что не в силах я царствовать вечно
В одиночестве страшном своем.
Если поэт воплощенного образа выступает перед читателем как бы под маской:
Поэт, наденьте маску,
Под маской легче жить…
то Филарет Чернов появляется с открытым лицом, без маски, как бы в оголенном виде, каким мать родила.
Сущность его поэзии заключается в глубине его «Я». Объективность им воспринимается как нечто синтетическое, и на долю его анализа падает его «Я».
В анализе своего «Я» Филарет Чернов неистощим — он в этом своем «Я» усматривает все новые и новые грани и оттенки — и совокупность этих граней и оттенков в результате дает своеобразный монолит его поэзии, поэзии, присущей Филарету Чернову и только ему.
Было бы несправедливо расценить поэзию Филарета Чернова как нечто безысходно-мрачное, безнадежное, безвыходное, подобное таким стихам, как стихи Никитина, Апухтина, Огарева и других.