Страница 23 из 29
Но, выбравшись из кустов на свет (светало стремительно), Санько во всю силу легких — раскатисто — в согнутую дудкой кисть руки все же продолжал звать Муската.
Бежал и звал:
— Муска-а-а..! Муска-а-а-а-а…!
— Аа-а-а-а… — откликнулось далекое, но четкое и гулкое овражное эхо.
И оно докатилось до Муската, и, неузнанное, крайне встревожило и насторожило кабардинца, с каждым часом все больше и больше дичавшего.
Он повел ушами в ту сторону, откуда накатило эхо, и вслушался.
Вот еще раз накатило оно — ближе, четче.
Вот в третий раз заакало так близко, что Мускат резко шарахнулся в сторону от испуга, однако не пошел наутек и остановился, колеблясь: что это — зверь или человек?
И если бы еще раз накатило это встревожившее Муската эхо, он решительно пустился бы наутек — в противоположную от враждебного звука сторону.
Но что это? Раскатистое «а-а-а» теперь отчетливо слагается в звучное слово — Мускат.
Знакомый, совсем знакомый голос зовет его. Только надо вспомнить, вспомнить…
Что-то дикое и темное еще мешает Мускату вспомнить.
— Муска-а-а… а-а-а..!
Вот-вот, совсем близко, за этими рогатисто-ветвистыми ивами раздается голос.
Весь в струну напрягся Мускат — и вспомнил — узнал.
С бурной силой ударил задними копытами в землю: овражный дерн полетел комьями вверх. Изогнул шею Мускат, раздул ноздри и заржал. Заржал звонко, трубно…
При встрече коня и человека, казалось, стерлась на миг грань различия между ними.
А потом, после порыва радости, полуголый Санько бегал вокруг кабардинца, как безумный, весь — одна напряженная мысль: здоров ли Мускат?
Трясущимися руками, лаская, гладя, ощупывал он его ноги, бока, круп, спину, шею, — обвивал его голову руками, притягивал к себе и смотрел-впивался в его глаза, в которых уже таял зеленоватый огонек дикости и проступал ровный, теплый и спокойный свет мягкого, чуть темного бархата.
И радовался и боялся радоваться Санько — вдруг обнаружит страшное?
Огладил, ощупал коня. Послюнявленным пальцем стер на атласистой рыжинке тугого крупа какое-то серое пятнышко.
И вот последнее должен был испытать Санько — бег Муската, его ветровой, легкий, как лет птицы, бег.
Напрягся Санько, укрепил ноги, потом пружиной оттолкнулся от земли и ловко, как подобало ему — испытанному табунщику — мягко, опустился на изгиб тонко вырисованного крестца породистой лошади.
Не дрогнул Мускат. Не шелохнулся. Был крепок по-прежнему, как сталь.
И когда Санько, пожав ласково коленями его тугие бока и по-особенному, по-табунщицки гикнул, наклонясь к его шее, почти касаясь головой его головы, Мускат послушно и стремительно взмыл на некрутой здесь взлобок оврага, куда направил его Санько.
Вздымился пылью — сухим прахом сыпучий овражный суглинок.
Вынесся Мускат на чистое и ровное степное лоно.
Дикий восторг охватил и Санько: и он по-лошадиному заржал от радости.
* * *
На медленном восходе великого степного солнца табунщики, пасшие мощные косяки маток на ближних к колхозу выгонах, видели нечто совершенно необычайное.
Голый человек, бешено-дымно завихривая песчано-степную дорогу, мчался к селению.
Голый человек держал рупором у рта кисть руки, а другой обвивал крутящуюся шею коня.
Конь и человек трубили…
«Знамя». 1934, № 12.
О ФИЛАРЕТЕ ЧЕРНОВЕ И ЕГО ТВОРЧЕСТВЕ
Евгений Кропивницкий. Воспоминания о Филарете Чернове
1. Вступление
Не систематически, не последовательно, а так, что вспомнится, — так вот, я решил сделать запись о Филарете Ивановиче Чернове, моем друге и замечательном поэте-лирике, родившемся в 1877 году в городе Коврове и умершем 4 декабря, в 8 часов утра, в 1940 году в Москве.
2. Келия
Узкая комната, диван, маленький письменный столик, где обедают и пьют чай, табуретка и стул — вот и вся обстановка комнаты, где проживал Филарет Чернов в Москве в Малом Факельном переулке.
Стены комнаты были сплошь покрыты вырезками картинок из «Нивы», «Родины», «Пробуждения» и прочих иллюстрированных журналов. Все эти вырезки крепко приклеивались к стене, одна к другой, и получалось нечто вроде обоев. Комната всегда была чисто прибрана, на оконце стояли цветы герани и бегонии, около письменного стола виднелся бюст из серой глины хозяина этой комнаты Филарета Чернова. Комната напоминала келию.
3. Голуби
Вся небольшая площадка, с булыжной мостовой двигалась, переливалась серо-радужными переливами — это было как-то странно, почти нереально. Среди площадки стояла баба с корзинкой семян, и когда кто-либо, любивший интересные зрелища, покупал у этой бабы семя и бросал на мостовую — эта живая колеблющаяся мостовая бурлила тысячью сизарей, и это было очаровательно. Филарет Иванович, весь загоревшийся, с блестящими глазами, быстро пошел к зрелищу. Я поспешил за ним.
— Вот жизнь, какая радость жизни здесь, — сказал он, — и как много здесь русского, старинного!
4. Первый раз
Я помню (это было в Перове), отец однажды приехал не один, с ним приехало двое.
Один был солидный и большой — это был замечательный певец Александр Григорьевич Ляхович. Другой был молодой, широкоплечий, плотный человек с каким-то рысьим взглядом и негладкой кожей на лице — это был Филарет Иванович Чернов.
Я тогда был еще очень мал, но помню, как эти двое произвели на меня большое впечатление.
Да, Чернов тогда же читал свои стихи. Я это помню… Я первый раз тогда увидел его.
5. Конец
О, слово странное «конец»,
Конец — нет жизни боле.
Е. К.
И вот конец!
Конец наступил 4 декабря 1940 года. Кремация 7 декабря в 12 часов.
Он умер в психиатрической больнице.
Я зашел как-то на квартиру к Чернову.
Необычный случай: Чернова не было дома.
Через неделю я снова зашел: мне сказали, что его нет дома.
Я заходил через известные промежутки, и каждый раз его не оказывалось дома.
Однажды жена сына Чернова пригласила меня в комнату и рассказала следующее:
Последний раз запой продолжался больше обычного (обычно он пил 5 дней, после чего наступала мучительная реакция).
Мученья после запоя были на этот раз нестерпимыми. Эти мученья были настолько тяжелы и невыносимы, что Чернов пробовал несколько раз вешаться. Повеситься ему не удалось: его отправили в дом умалишенных.
В доме умалишенных он долго страдал.
Он упросил жену, Нюру, взять его из больницы, но тоска была так невыносима, что он принялся за старое: вешаться.
Пришлось второй раз отправить в психиатрическую лечебницу.
Через год он умер.
6. Запои
«Глубокоуважаемый Леонид Иванович, обращаюсь к Вам с большой просьбой, в надежде, что Вы сделаете все от Вас возможное, чтобы выручить меня из безвыходного материального положения, о каком Вы и не представляете. Вам, вероятно, не безызвестно, что в последний мой несчастный запой я был какими-то ворами обобран совершенно, буквально до нижнего белья, и брошен в канаву, где едва не утонул».
Так писал Филарет Чернов моему отцу.
Мне он неоднократно и подробно рассказывал о своих запоях. Ночлежки, Хитровка, участки, канавы, тротуары, мостовые и проч. — вот те места, где в беспамятстве опьянения находился он во время запоя.