Вендетта

Оказавшись на одном из самых оживленных перекрестков, я заметил несколько отдельных групп людей, которые нетерпеливо и смущенно поглядывали друг на друга, тихонько переговариваясь. Их шепот достиг моих ушей: «Король! Король!» Все головы были повернуты в одном направлении, и я тоже остановился и посмотрел туда же. Важно шагая в окружении нескольких господ с серьезными лицами, я увидел бесстрашного монарха Италии, Хумбрето – того, чья личность не может не восхищать. Он объездил с визитами все самые мерзкие уголки города, где чума бушевала с наибольшей свирепостью, причем у него не было иной защиты от инфекции, кроме сигареты во рту. Он шел легким и уверенным шагом героя, его лицо было несколько печально, как будто страдания подданных сильно давили на его сочувствующее сердце. Я почтительно обнажил голову, когда он проходил мимо, и его острые добрые глаза, остановились на мне с улыбкой.

«Вот субъект, достойный кисти художника, этот беловолосый рыбак!» – услышал я его слова, сказанные одному из сопровождавших лиц. Я чуть было не выдал себя. Мне захотелось выпрыгнуть вперед, броситься ему в ноги и рассказать всю свою историю. Мне показалось одновременно жестоким и несправедливым то обстоятельство, что он – мой король – не признал меня, меня, с кем он говорил так часто и так сердечно. Ведь когда я приезжал в Рим, что случалось ежегодно, то под сводами Королевского Дворца собиралось немного столь почетных и желанных гостей, как граф Фабио Романи. И тогда я задался глупым вопросом: кем же был Фабио Романи? Того галантного весельчака с изысканными манерами, казалось, больше не существовало. «Беловолосый рыбак» узурпировал теперь его место под солнцем. Однако хотя я думал об этих вещах, я все же воздержался от обращения к королю. Повинуясь некому внезапному порыву, я последовал за королем на расстоянии, также как и многие другие.

Его Величество прогуливался по самым отвратительным улицам с той же беззаботностью, как если бы он наслаждался видами розового сада. Он спокойно заходил в самые грязные лачуги, где лежал мертвец или умирающий; он говорил слова доброжелательной поддержки убитым горем и напуганным скорбящим, которые смотрели на монарха сквозь слезы с удивлением и благодарностью. Серебро и золото деликатно передавалось в руки страдающих бедняков, а самые тяжкие случаи получали личное внимание королевских благотворителей и непосредственную помощь. Матери с младенцами на руках становились на колени, чтобы просить королевского благословения, и чтобы успокоить их, он благословлял со скромным замешательством, как будто не считал себя достойным этого, но все же с родительской нежностью, которая бесконечно трогала сердца людей. Одна девочка с черными волосами и с дикими глазами бросилась на землю прямо перед королем, поцеловала его ноги и затем подпрыгнула с жестом триумфа.

«Я спасена! – кричала она. – Чума не ходит одной дорогой с королем!»

Хумберто улыбнулся ей, как снисходительный отец испорченной дочери, но не сказал ни слова и продолжил свой путь. Группа мужчин и женщин, стоявшая у порога одной бедно выглядевшей лачуги дальше по улице, привлекла внимание монарха. Какой-то бурный спор шел между ними: два или три похоронщика громко ругались друг с другом, какая-то женщина горько плакала, а между ними стоял открытый гроб, будто в ожидании того, кто займет место внутри. Один из королевских сопровождающих объявил о его приближении, вслед за этим многоголосая толпа замолчала, мужчины обнажили головы, а женщины прекратили рыдания.

«Что здесь происходит, друзья мои?» – спросил их монарх чрезвычайно мягко.

На минуту воцарилось молчание, гробовщики выглядели угрюмыми и смущенными. Затем одна женщина с добротным толстым лицом и красными от плача глазами протолкнулась сквозь толпу и выступила вперед.

«Пусть Святая Дева Мария и все святые благословят Ваше величество! – вскричала она выразительно. – А что касается происходящего здесь, то было бы отлично, если бы эти бессовестные свиньи, – она указала на похоронщиков, – оставили нас в покое хоть на один час! Девочка мертва, Ваше Величество! И Джованни, бедный парень! Никак не хочет отдавать тело! Он держит ее обеими руками, о Дева Мария! Вы только подумайте! А она умерла от холеры, и что бы мы не делали, он не хочет отпускать ее, а они приехали забрать тело для похорон. Если мы силой отберем у него тело, то он, бедняжка, наверняка сойдет с ума. Всего лишь один час, Ваше Величество, всего один и затем придет святой отец, который сумеет убедить Джованни лучше, чем мы».

Король поднял руку с командным жестом, небольшая толпа расступилась перед ним, и он вошел внутрь убогой лачуги, где лежало тело, ставшее причиной спора. Слуги последовали за ним, и я тоже занял угол у самой двери. Открывшаяся сцена была так ужасна, что мало кто мог бы равнодушно смотреть на нее; сам Хумберто, Король Италии, обнажил голову и остановился в молчании. На бедной убогой кровати лежало тело девушки в самом расцвете юности, еще нетронутое следами разрушающей смерти, которая уже унесла ее душу. Ее можно было принять за спящую, если бы не окоченевшие руки и ноги и не восковая бледность ее лица. Прямо поперек ее тела, почти закрывая его собою, лежал человек, словно упавший здесь бездыханно. Он и впрямь мог быть уже мертв, несмотря на то, что его тело все еще выказывало признаки жизни. Его руки крепко сомкнулись на безжизненном теле девушки, лицо скрывалось на ее холодной груди, которая больше никогда не ответит на его нежность. Прямой солнечный луч пробивался через окно, освещая всю эту сцену внутри маленькой темной комнатки: два распростертых тела на кровати, прямую фигуру сострадающего короля и тревожные лица небольшой толпы людей, стоявших вокруг него.

«Видите, вот так он и лежит с прошлой ночи, когда она умерла! – прошептала женщина, которая прежде говорила. – Его руки держат крепко, словно железный обруч, – мы не можем даже разжать пальцы!»

Король подошел. Он тронул плечо несчастного влюбленного. Его голос, исполненный удивительной мягкости, прозвучал в ушах слышавших его людей, как ноты чарующей музыки: «Сын мой!»

Ответа не было. Женщины, тронутые вкрадчивым тоном короля, начали всхлипывать, и даже мужчины обронили несколько слезинок. Монарх заговорил снова: «Сын мой! Я твой король. Ты не поприветствуешь меня?»

Мужчина поднял голову с груди тела любимой девушки и удивленно воззрился на короля. Его измученное лицо, запутанные волосы и дикие глаза производили впечатление, словно он долго блуждал в лабиринте ужасных видений, от которых не было никакого спасения, кроме самоубийства.

«Вашу руку, молодой человек!» – кратко сказал монарх тоном главнокомандующего армии.

Очень медленно и неохотно, как будто его вынуждало к действию какое-то странное магнетическое влияние, которому не было власти противостоять, он отнял правую руку от мертвого тела, которое сжимал так неуступчиво, и протянул ее, подчиняясь своему повелителю. Хумберто крепко пожал ее и удержал на мгновение, сказав бедняге уверенно и просто:

«Любовь не знает смерти, друг мой!

Глаза молодого человека встретились с его, застывший рот смягчился и, неистово вырвав свою руку, он разразился страстным плачем. Хумберто сразу же обхватил его и с помощью своих слуг оторвал от кровати и увел подальше, словно послушного ребенка, хотя и продолжавшего судорожно рыдать на ходу. Прорвавшиеся слезы спасли его разум и, вероятно, его жизнь. Восторженные аплодисменты приветствовали доброго короля, когда он прошел через небольшую толпу людей, которые стали свидетелями всего происшедшего. Приветствовав их кратким спокойным поклоном, он покинул дом и подал знак гробовщикам, которые все еще ждали снаружи, что они теперь могли выполнить свой печальный долг. Король тогда пошел дальше по городу, сопровождаемый такими сердечными благословениями и похвалами, какие не смог бы заслужить даже величайший завоеватель, вернувшийся с победой из сотни сражений. Я проводил его фигуру взглядом до тех пор, пока он не скрылся из виду. Я почувствовал прилив сил от одного только присутствия этого героя, человека, который действительно был королем до мозга костей. И сам я был дворянином королевских кровей, находился под властью патрона, которого мало кто мог превзойти в мудрости и здравомыслии. Однако такие же дворяне, как и я, прилагают руку к свержению достойного монарха, объявляя его тираном, будь он хоть сто раз коронован до этого!