Вендетта

Я с неприязнью смотрел на него с высоты своего роста. Он наполнял меня таким же отвращением, как и та мерзкая тварь, которая вцепилась в мою шею во время сна в склепе.

«Ну, так что? – сказал я несколько грубо. – Вы мне продадите костюм или нет?»

«Да, да!» – и он тяжело поднялся со своего места. Старик был очень маленького роста и так сильно сгорбился от времени и старческой немощи, что больше походил на изогнутую корягу, чем на человека, когда шел, хромая впереди меня, внутрь темной лавки.

«Проходите, проходите внутрь! Выбирайте: здесь достаточно всего, чтобы удовлетворить любой вкус. Чего бы вы хотели? Смотрите, вот здесь мужской костюм. Ах, какая красивая ткань, какая прочная шерсть! Сделано в Англии? Да, да! Его носил англичанин, такой крупный сильный милорд, который пил пиво и бренди, как воду, и богатый – о, небо! – какой богатый! Но чума унесла его, и он умер, проклиная Бога и храбро требуя еще бренди. Ха, ха! Прекрасная смерть, великолепная смерть! Его одежду мне продали за три франка – один, два, три – но вы должны дать мне шесть. Это справедливая цена, не так ли? Я стар и беден. Я должен как-то выкручиваться, чтобы выживать».

Я отбросил в сторону твидовый костюм, который он мне предлагал. «Нет, – сказал я, – я не боюсь чумы, но считаю себя достойным нечто большего, чем костюм отверженного английского выпивохи. Я скорее надену разноцветный балахон шута с карнавала».

Старый торговец засмеялся каркающим смехом, звучавшим, словно грохот камней в оловянном горшке.

«Ладно, ладно! – хихикал он. – Мне это нравится. Хоть вы и старый, но веселый. Нужно всегда смеяться. А почему бы и нет? Сама смерть смеется; вы никогда не замечали, что черепа всегда торжественно хохочут?»

И он запустил длинные худые пальцы в просторный ящик, полный разных предметов одежды, бормоча все время себе под нос. Я стоял около него молча, размышляя над его словами: «Старый, но веселый. Что он имел виду, называя меня старым? Он должно быть совсем ослеп, – думал я, – или выжил из ума». Внезапно он поднял глаза.

«Выбор чумы не всегда падает на правильного человека, – сказал он, – и не всегда бывает мудрым. Она вчера сделала глупость, очень неправильную вещь. Она забрала одного из самых богатых людей в округе, он был также молодой сильный и храбрый, а выглядел так, будто и не умирал. Чума коснулась его утром, и уже до заката солнца его заколотили в гроб и похоронили в большом семейном склепе: в холодном и менее прекрасном месте, чем его большая мраморная вилла вон там, на высоте. Когда я услышал эту новость, я сказал Мадонне, что она поступила зло. О, да! Я справедливо упрекнул ее. Она – женщина и капризная, хороший выговор привел бы ее в разум. Сами посудите! Я – друг и Богу, и чуме, но они оба сделали глупость, когда забрали графа Фабио Романи».

Я уже начал было говорить, но быстро напустил на себя безразличный вид.

«Точно! – сказал я беспечно. – Но кто он был такой, чтобы не умереть, как прочие люди?»

Старик оставил свои льстивые интонации и уставился на меня острыми черными глазами.

«Кто он был такой? Кто он был такой? – вскричал он пронзительным голосом. – Он! Очевидно, что вы ничего не знаете о Неаполе. Вы не слыхали о богатом Романи? Слушайте, вы, я хотел бы, чтобы он жил. Он был умен и смел, но я жалею его не за это, нет! Он был добр к беднякам, он отдавал сотни франков на благотворительность. Я часто видел его, я видел, как он женился». И здесь его пергаментное лицо изобразило выражение самой злостной жестокости. «Тьфу! Я ненавижу его жену – притворная, изворотливая тварь, как белая змея! Я смотрел на них обоих из-за уличных углов, когда они ехали в прекрасном экипаже, и задавался вопросом, чем все это закончится: кто из них одержит победу раньше? Я хотел, чтобы он победил, и я даже помог бы ему убить ее, да! Но на сей раз святые сделали ошибку, поскольку он мертв, а у той чертовки есть все. О, да! Бог и чума сделали глупость на этот раз».

Я слушал старого негодяя с возрастающим отвращением и все же не без любопытства. С чего бы ему так ненавидеть мою жену? Возможно, дело было в том, что он на самом деле ненавидел всех молодых и красивых людей. И если он видел меня так часто, как утверждал, то должен был знать меня в лицо. И отчего же он не признавал меня теперь? Следуя этой мысли, я сказал вслух:

«А как выглядел этот граф Романи? Вы сказали, что он был красив собой, а высокий или низкий, темноволосый или блондин?»

Откинув со лба один из своих седых локонов, торговец простер вперед желтую руку, похожую на клешню, как бы указывая на некое далекое видение.

«Красавец! – воскликнул он. – Человек, на которого приятно смотреть! Высокий, прямой и прекрасно сложенный, как и вы, но ваши глаза – ввалившиеся и тусклые, а его были огромными и сияющими. Ваше лицо – осунувшееся и бледное, а у него оно было круглым и имело здоровый оливковый оттенок. Его волосы – глянцево-черные, даже чернее угля, а ваши, друг мой, белы как снег».

Я подскочил от этих последних слов, как от удара током! Я что, действительно так изменился? Возможно ли, чтобы ужасы одной ночи в склепе произвели на меня такое страшное впечатление? Мои белые волосы? Мои?! Я едва мог поверить этому. Если это – правда, то, возможно, Нина не узнает меня или даже будет в ужасе от моего вида, даже у самого Гуидо могли бы возникнуть сомнения в том, что это я. Хотя в этом случае я смог бы легко доказать, что действительно являюсь графом Фабио Романи, даже если для этого мне придется показать склеп и мой собственный гроб. А в то время как я прокручивал все это в уме, старик, не знавший о моих чувствах, продолжал бормотать без умолку.

«Ах, да, да! Он был прекрасным молодым человеком, сильным парнем. Раньше я радовался его силе. Он мог бы двумя пальцами переломить шею своей женушке – вот так! – и она не смогла бы произнести больше ни слова лжи в своей жизни! Я бы очень хотел, чтобы он сделал это, я даже ждал этого. И он несомненно сделал бы это, если бы остался в живых. Вот почему я так сожалею о его смерти».

Сдерживаясь чудовищным усилием воли, я заставил себя спокойно ответить этому проклятому старому мерзавцу.

«Почему вы так ненавидите графиню Романи? – спросил я строго. – Что она вам сделала?»

Он выпрямился, насколько был вообще способен это сделать, и посмотрел на меня округлившимися глазами.

«Что ж, послушайте! – отвечал он со странной ухмылкой в углу рта. – Я расскажу вам, почему я ненавижу ее. Да, я расскажу вам, потому что вы – мужчина и сильный мужчина. Мне нравятся сильные мужчины. Их иногда дурачат женщины – это верно, но они всегда могут отомстить. Я и сам был силен когда-то. Вы стары, но любите хорошую шутку, так что вы все поймете. Графиня Романи не причинила мне никакого вреда. Она только посмеялась однажды. Это случилось, когда ее лошади сбили меня на улице. Мне было очень больно, но я видел, как раздвинулись ее красные губы, показав белизну зубов. У нее детская невинная улыбка, скажут вам другие. Меня подобрали, а ее карета продолжила свой путь, ее мужа тогда не было рядом, – он бы поступил иначе. Но это не имеет значения, я говорю вам, что она смеялась, и тогда я сразу же заметил сходство».

«Сходство? – воскликнул я нетерпеливо, так как его рассказ меня раздражал. – Какое еще сходство?»

«Между нею и моей женой, – ответил торговец, уперев в меня свои жестокие глаза с возраставшим напряжением. – О да! Я знаю, какова любовь. Я знаю также, что Бог имел очень мало отношения к созданию женщины. Это произошло задолго до того, как Он смог отыскать Мадонну. Да, да, я знаю! Я говорю вам, что женился на создании, столь же красивом, как утро в весеннюю пору: с маленькой головкой, которая была похожа на цветок под тяжестью ее волос цвета солнечных лучей. А глаза! Словно у крошечного ребенка, когда тот ждет и просит вашего поцелуя. Однажды я уехал, а когда вернулся, то нашел ее сладко спящей… Да! На груди чернобрового уличного певца из Венеции, красивого парня и храброго, как молодой лев. Он увидел меня и вцепился мне в горло, а я повалил его и наступил коленом на грудь. Она проснулась и смотрела на нас – слишком испуганная, чтобы говорить или кричать – она только дрожала и тихонько стонала, как избалованный маленький ребенок. Я посмотрел вниз в глаза ее обессиленного любовника и улыбнулся. «Я не причиню вам боли, – сказал я. – Если бы она не согласилась, то вы бы не оказались в ее постели. Все о чем я прошу, это задержаться здесь еще ненадолго». Он молча глядел на меня. Я связал ему руку и ногу так, чтобы он не смог пошевелиться.