Всё, что исхожено…

Впрочем, хватит предисловий, пора переходить к моей страшной истории.

В этом году я, как обычно, ещё в сентябре наведался к своему дереву – посмотреть, какой урожай меня ожидает и как идёт созревание. Выйдя из машины, я встал как вкопанный – в этом диком и заброшенном уголке Кипра поселились люди! И не просто поселились, – они раскинули свои шатры из телевизионных коробок и целлофана прямо под моим инжиром! Дерево было, как я уже рассказывал, огромное, поэтому под его кроной вольготно расположились пять-шесть выходцев из Румынии мужского пола.

С минуту я ошалело смотрел на этих бомжей-интуристов, на этот результат безвизового режима в Евросоюзе. Они, в свою очередь, пристально оглядывали меня – хоть и без явной угрозы, но не отводя глаз. Видно было, что они твёрдо решили дождаться здесь созревания царского фрукта. Силы были явно неравны, и я первым отвёл глаза. Сел в машину и поехал домой – жаловаться на несправедливость и несовершенство окружающего мира.

Друзья советовали заявить в полицию на непрошеных гостей, но мне эта идея показалась неприемлемой.

В последующие два месяца я ещё несколько раз наведывался к обесчещенному дереву в надежде, что интуристы нашли себе другое пристанище, но надежды были тщетны. Не всегда я их заставал на месте, – видимо, днём они ещё где-то промышляли, но когда заставал, мы всякий раз снова обменивались многозначительными взглядами. Спелых фруктов на дереве не было – трудолюбивые румыны зорко за этим следили. А не поспевших становилось всё меньше и меньше.

В конце ноября я приехал посмотреть, как гости готовятся к зиме – ночами стало ощутимо прохладно, и спать, укрывшись полиэтиленовой плёнкой, должно быть, становилось уже некомфортно. Я очень надеялся, что бомжи покинули, наконец, свой лагерь, и ещё две-три недели можно будет пособирать любимые плоды.

Я был «после вчерашнего», и баночка пива приятно отягощала мою руку. Выехал на знакомую большую поляну, и…

Открывшийся вид потряс меня так, как не потрясали уже давно ни события на моей большой родине, ни высказывания вождей нации.

Людей здесь не было. Не было и их недорогих жилых объектов – даже маленького кусочка картона или целлофана мне не удалось обнаружить. То есть, – ни единого артефакта, свидетельствующего о том, что планета Земля населена людьми! Но не это меня потрясло больше всего: не было дерева! Не было даже намёка на то, что оно здесь когда-то было, – ни пенёчка, ни сучочка, ни листика! Только ровное поле, равномерно покрытое молодой зелёной травкой. Я даже не сразу нашёл то место, где оно совсем недавно росло.

Невесёлые мысли сопровождали меня по пути домой. Надо всё-таки бросать пить… Жена, выслушав страшный рассказ, подтвердила, что завязать с алкоголем самое время, – ещё есть надежда, что не все мозговые клетки умерли. И успокоила, уверяя, что если я вернусь туда не «после вчерашнего», а в нормальном виде, то дерево будет стоять на месте.

Для надёжности я не поехал туда сразу же завтра, а несколько дней постился и повторял таблицу умножения, чтобы возродить мозговую деятельность. Но это не помогло. С опаской я выехал на поляну и… не выходя из машины, круто развернулся и уехал. Наваждение не исчезло.

Ещё несколько раз я повторял эту попытку – мне всё время казалось, что в прошлый раз я что-то перепутал и заехал не туда.

В этой связи мне сейчас даже вспомнился фильм «Покаяние». Там была страшная сцена в кульминации, когда герой застрелился: его отец приоткрывает дверь в комнату, в щёлочку смотрит на мёртвого сына, потом закрывает дверь и через мгновение снова потихонечку открывает – в надежде увидеть что-то другое…

Моя ситуация, к счастью, была не столь трагична, но – более загадочна. До сих пор, проезжая мимо поворота на заветную поляну, я борюсь с искушением свернуть и ещё раз проверить – а может быть, я всё-таки ошибся?

Я садовод

Я садовод, конечно, известный. Писал об этом уже не однажды и всё равно не устаю. Особенно широка моя известность в узких кругах широкого восточного Подлимассолья. Тамошние даже на экскурсии ко мне частенько хаживают. А я всё сажаю, всё сажаю. Всё, что под руку подвернётся, сажаю. Что не подворачивается, специально ищу.

Но тяжело мне одному, да и знаний с уменьями не хватает. И вот однажды мне мой здешний друг Слава говорит:

– Слушай, я тут такого садовника нашёл! Потрясающих знаний человек. Его, оказывается, весь Кипр уважительно зовёт Мичуриным. Тебе он просто как воздух нужен!

У Славы участок по периметру стеной затмевающих божий свет чудовищных размеров ёлками засажен. В центре участка сапфировый бассейн, пригодный для пестования олимпийских резервов. Всё остальное – газон, если не считать пяти-шести деревьев, примитивных, неинтересных: апельсин, мандарин, гранат, лимон, банан… Зачем ему садовник? Оказывается, нет, очень нужен – и забор с газоном обстригать, и вообще.

Они договорились, что Мичурин будет приходить к нему каждую неделю по средам и получать за это 180 евро в месяц.

На этом месте я заметно поскучнел, но Слава поспешил уверить, что, зная меня, он не сомневается, что мне удастся договориться с Мичуриным вдвое дешевле. Я что-то пробурчал в ответ, не давая понять сразу, что и эта сумма для меня неприемлема.

Но Мичурину всё же позвонил. Тот тут же приехал посмотреть мои угодья и уже сразу с секатором. Маленький, кругленький с короткой стрижкой в шортах на босу ногу. Глаза Мичурина светились добротой сквозь толстые стёкла очков.

Сад ему понравился, а мой уход за садом нет. Мы ходили от дерева к дереву, и он, ловко орудуя секатором, доходчиво демонстрировал мне мою тупость, убогость и никчемность. Как будто я сам этого не знаю. Стал бы я его звать, не будь я убогим и никчемным.

Хотя, когда Мичурин попытался стрижку винограднику моему поправить, я заслуженного садовника довольно резко осадил. Он, не внимая моим словам, продолжил вивисекцию, и мне ничего не осталось делать, как попытаться зарезать его собственным же его секатором. Потому что, как обрезать виноградник, я и сам хорошо знаю. Даже лучше, чем он, как я понял. Я вообще кое-чего всё-таки знаю и умею, в том числе и в саду. Но с годами мне всё труднее нагибаться, приседать, на коленках ползать, сорняки выдирая, и всё такое прочее.

На Мичурина, как ни странно, мой гнев произвёл благоприятное впечатление. Он понял, что имеет дело не совсем с лохом, но с настоящим садоводом, пусть и не профессиональным. Обладатель растениененавидческого секатора с удовольствием продолжил инспектировать мой сад-огород, не закрывая рта.

Наконец словоохотливый агроном перешёл к приземлённой теме денег. Он сказал, что работы у меня вчетверо больше, чем у Славы, но он, как татарин татарину, готов предложить мне свои услуги лишь за вдвое большую сумму, чем платит Слава, то есть за смешные 360 евро в месяц.

Вслух я оценил его благородство и приверженность к родовым корням, но про себя подумал другое. Почему-то в моём воспалённом мозгу промелькнуло видение, что этот обезумевший на почве любви к агрономии Мичурин будет ухаживать за моим садом бесплатно. При торге, конечно, такую цену сразу озвучивать было неприлично, и я предложил, как татарин татарину, шестьдесят евро в месяц. Мичурина эта сумма почему-то не оскорбила. Хотя это странно, ведь я потом доподлинно узнал, что есть дома, где он по пятнадцать евро за час работы получает. А здесь он вдруг моментально согласился работать за шестьдесят евро в месяц. Я понимаю, конечно – как татарин татарину, но не настолько же! Но он уже и сам понял, что продешевил. И оговорил условие, что тогда он будет приходить не в конкретно назначенное время, а когда ему вздумается. Меня это тоже устраивало, и мы ударили по рукам.

Месяца через два Слава мой повинился, что напрасно он, наверное, меня познакомил с Мичуриным. Великий агроном оказался очень необязательным человеком, несмотря на энциклопедические знания в области растениеводства, равно как и во многих других областях тоже. Он, оказывается, редко в среду приходит, как договаривались, и то, не к 9 часам утра, а к 10 в лучшем случае. Всё время переносит свой визит на другой день. И каждый раз у него уважительные причины и не просто, а какие-то вон выходящие. То его змея за причинное место укусит, а то тарантул в ухо заползёт.