Сердце рыцаря

– Я этого не говорил, – заявил он, кичась собственным хитроумием. – Я сказал, что действую именем герцога и что герцог Роберт назначил управляющего, а он это сделал. Я не лгал. А вы думали то, что вам хотелось думать.

– Вы знали, что обманываете меня! – крикнула Мари, покраснев от ярости. – Конечно, я была дурочкой, приняв вас за настоящего и благородного рыцаря и поверив...

Она замолчала. Поверила она леди Констанции. Она сочла Алена честным, потому что настоятельница велела ей ехать с ним. Невозможно было поверить, чтобы настоятельница с ее любовью к родословным и знакомством со всеми благородными семействами Бретани обманулась относительно вассалитета какого бы то ни было рыцаря. И Мари теперь вспомнила, что сама Констанция была из бретонских Пантьевров и единокровной сестрой герцогини Бретонской. Констанция потворствовала похищению.

Мари старалась стать святой и смиренной, однако ее род давно славился рыцарями, отличавшимися яростью в сражениях. Известие о том, что ее предательски отдали в руки врагов, погрузило ее в холодное бешенство. Ее внутреннее «я» уже не играло роль стороннего наблюдателя. Оно с яростной сосредоточенностью искало наилучший способ бегства.

Мари больше не протестовала. Слишком много шума, слишком яростное сопротивление – и рыцари могут привязать ее к седлу на весь остаток пути. Она набросила на лицо длинный белый плат послушницы и сделала вид, будто безуспешно пытается справиться с чувствами. Наклонив голову, она сжала на коленях руки, дрожавшие от гнева.

Ален возмущенно заявил, что он и есть настоящий рыцарь и верный слуга герцога, однако, не получив от нее ответа, пришпорил коня и гордо прогрохотал по мосту впереди нее. Тьер секунду колебался, а потом крепче сжал поводья Дагу и звонко шлепнул ее по крупу, направляя на мост. Третий рыцарь, Гийомар, чуть приотстал – и они молча поехали по Бретани.

Тьеру было жаль пленницу. Смерть брата явно стала для нее большим потрясением; его тронуло то, с какой молчаливой болью она приняла это известие. И конечно же, жестоко было пользоваться ее горем. Нехорошо было и то, что они обманом увезли послушницу из монастыря – пусть даже настоятельница посмотрела на их уловку сквозь пальцы. И хотя справедливость на их стороне (Тьер не сомневался в том, что Бретонский герцог имеет права на Шаландри), но для девушки это было тяжело. К тому же она хорошенькая, решил он про себя, глядя сбоку на ее опущенную голову. У Мари были сильные, четкие черты и по-модному высокий лоб, которого не коснулись такие уловки, как выщипывание или выбривание. Ее глаза под ровными темными бровями были темно-серыми. Простое монашеское одеяние – черное платье и белый плат – конечно, ей не к лицу, но Тьер с удовольствием представил себе, какова она без этих одежд. Славные широкие плечи, славные широкие бедра – да и то, что между ними, тоже очень славное.

Мари подняла глаза, и Тьер адресовал ей ухмылку, которая должна была бы стать ободряющей. Она сразу же снова стала смотреть на свои сложенные руки, и он безнадежно вздохнул. У него никогда не шли дела с хорошенькими девицами – по крайней мере с благородными. Он был не только уродливый, но и безземельный. Безземельные рыцари не женятся. Как можно взять жену, если у тебя нет дома, а постель у тебя – в зале твоего господина, где спят еще дюжина или две твоих товарищей по оружию? Даже Ален (который, как Мари правильно угадала, был кузеном Тьера) вряд ли сможет жениться, а ведь он – второй сын сеньора, а не просто нищий племянник. Однако Тьер любил общество женщин, когда ему удавалось в него попасть.

– Мы не сделаем вам ничего дурного, леди Мари, – пообещал он. – Герцог Хоэл обойдется с вами честно.

Она ничего не ответила. Тьер снова вздохнул, и дальше они ехали в молчании.

В тот день они находились в пути почти четыре часа. Кобыла Дагу продолжала безобразничать: упиралась у ручьев, рвалась на луга, а порой лягала коня Тьера или пыталась кусаться. Тьер выломал ивовый прут и стегал кобылу всякий раз, как она принималась артачиться – но все равно к тому моменту, когда они добрались до аббатства Бонн-Фонтейн, где им предстояло переночевать, у него заболели руки из-за того, что постоянно приходилось дергать поводья. Мари побледнела от усталости и болезненно понурилась в седле. Она отвыкла ездить верхом, а ход у Дагу был тряский. Тем не менее когда аббат вышел к сторожке, чтобы поздороваться с ними, Мари быстро соскользнула с лошади и упала перед ним на колени.

– Помогите мне, святой отец! – громко воскликнула она. – Эти люди меня похитили. Мой отец отправил меня в монастырь Святого Михаила, а они украли меня оттуда против моей воли!

Мгновение аббат смотрел на нее – скорее устало, чем удивленно. Бывали случаи, когда рыцари увозили красивых девушек из монастырей. Он бросил гневный взгляд на Тьера, который несколько лет назад ходил в школу аббатства.

– Так приказал герцог, святой отец! – поспешно объяснил он. – Эта леди – наследница Шаландри, и герцог захотел увезти ее из монастыря Святого Михаила, чтобы защитить от нормандцев.

Лицо аббата прояснилось. Он был истинным бретонцем. Он ненавидел нормандцев, которые порой подвергали набегам земли его аббатства. Он не помнил за Тьером ничего особенно предосудительного, и Алена де Фужера он знал в лицо. Мать Алена много жертвовала на аббатство. Ему стало понятно, кому следует верить.

– Вам не нужно бояться, дочь моя, – успокоил он ее. – Герцог Хоэл позаботится о том, чтобы с вами хорошо обращались. И вы должны знать, дитя: что бы вам ни говорили, герцог Хоэл – ваш законный сюзерен. Принеся вассальную клятву нормандцу, ваш отец украл у Бретани то, что принадлежало ей по праву.

Мари прикусила язык. Было ясно, что ее мольбы ничего не дадут, а упорствовать означало бы только затруднять себе бегство. Она стыдилась своего плача и ошеломленного отупения в монастыре, но теперь молча благодарила Бога за то, что показала себя дурочкой. Если ее считают слабой и глупой, то не будут ждать от нее ничего, кроме слез.

Аббат провел их в монастырскую гостиницу, где слуги приготовили им комнаты: одну для трех рыцарей и одну, рядом, но отдельную, для Мари. Рыцари благоразумно позаботились о том, чтобы закрыть окно в комнате Мари деревянным ставнем и задвинуть засов снаружи. Тяжелую дверь они заперли, оставив ключ у себя. Мари устало опустилась на кровать и закрыла лицо руками. Руки и ноги у нее еще дрожали от езды, и она настолько устала, что боялась заснуть на месте. Однако она понимала, что ей необходимо сбежать этой ночью. Они уже отъехали от монастыря на двадцать миль дальше, чем ей случалось проходить пешком. После еще одного дня езды расстояние станет для нее слишком большим. Однако сначала ей необходимо немного отдохнуть и поесть, чтобы восстановить силы. Лучше всего сбежать ранним утром. Она привыкла просыпаться до рассвета, чтобы прочитать «часы», и не сомневалась в том, что звучный колокол аббатства разбудит ее так же легко, как и пронзительный колокол монастыря.

А вот как ей выбраться отсюда? Мари встала с кровати и внимательно осмотрела комнату при свете единственной сальной свечи, которую оставили ей слуги аббата. Ставень был не только надежно закрыт, но и скрипел при малейшем прикосновении. Стены комнаты были сложены из прутьев, обмазанных толстым слоем глины, и стояли на крепком каменном фундаменте, крыша была надежно крыта соломой, а под толстым слоем тростника оказалась утрамбованная глина. Прокопать лаз было возможно, но на это ушло бы много часов труда, так что у нее не осталось бы ни времени, ни сил, чтобы уйти хоть сколько-нибудь далеко.

Оставалась дверь. Мари подошла к ней в последнюю очередь. Подняв свечу выше, она увидела задвижку, которая входила в паз косяка. На одном уровне с ней в деревянном косяке шла впадина – видимо, кто-то открывал дверь, не отодвинув задвижку до конца. Секунду Мари смотрела на эту впадину, и дыхание ее прерывалось. Она чувствовала, что это ее спасение, однако не сразу сообразила, каким образом можно открыть дверь. Потом непослушными от волнения пальцами она сняла с себя плат и комом запихнула его между дверью и каменным порогом рядом с петлями.