Страница 2 из 4
– Уходи корова. Не мешай мне страдать. – Только и успел сказать Игорь Викторович. Он не сразу догадался, что перед ним не корова, а бык производитель. А когда догадался, было уже поздно.
– Я столбовой дворянин! Как смеешь ты, бычара позорный?!
Но бычара посмел. Позорный покусился. Бык Анатолий Леонович зашел с тыла и ловко напрыгнул на задний фасад беззащитного. И что греха таить, неопытного и неосторожного Игоря Викторовича. Надо же, и хвост задрал. Пописать ему захотелось, видите ли. Страшная боль пронизала мощное коровье тело. Расставаясь с девственностью, Игорь Викторович промычал что-то невнятное. Бежать он не мог, заклинило. А бык Анатолий Леонович молотил сверху как кувалдой. Лихо, с большим удовольствием работал подлец. Ещё бы, такая тёлка! Му-у-у-ученье! Учись тёлка, коровой станешь. Волна чего-то незнакомого освежила истерзанную плоть. Спустил гад.
– Теперь рожу телёночка. – Смог подумать Игорь Викторович. Бык довольно топтался рядом. А потом вдруг отщипнул травинку, другую. И увлёкся, побрёл прочь, отмахиваясь хвостом от оводов.
– Насытил свои низменные инстинкты и забыл. – С ненавистью думал Игорь Викторович. Болело здорово. Но что будет? Что будет?! Впереди роды. Это у меня-то. У гимназиста. У единственного наследника. Гордости нашего семейства. Если б он мог, то застрелился бы. А ведь он избежал, возможно, более страшной судьбы. Беременную корову не режут. Попасть под нож мясника и кончить котлетой или бифштексом в том же самом барском доме, где он и был хозяином. Об этом Игорь Викторович не подумал.
Сезонности в размножении нет, рыдал он, значит подзалетел. Беременность примерно 270 – 280 дней. Примерно как у моих девок, мелькнуло неприятное. Рожать буду в феврале, в антисанитарных условиях деревенского хлева. А вдруг двойня?!
От последней мысли Игоря Викторовича передёрнуло. Из под хвоста вывалилась смачная лепёшка. Шлёп на траву. И предел унижения, захотелось есть. Коровы непрерывно жуют. Дают молоко. И Игорь Викторович уже чувствовал, что он способен и что он хочет давать молоко. Что он такой, ему это нравится. В груди Игоря Викторовича, то есть в вымени непонятное стеснение. И душа его, гимназиста и спортсмена, Дон Жуана и дефлоратора. Душа Игоря Викторовича подёрнулась дымкой печали. Он жевал траву, самозабвенно жевал траву.
Из его относительно маленьких глаз лились слёзы. Уши среднего размера иногда шевелились. Не появится ли волк? Что ему с волком делать, Игорь Викторович не знал. И предполагал, что лучше ничего не делать. Летом волки не нападают. Ох, правда ли это? Хвост длинный с кистью волос на конце бил комаров и мух. Игорь Викторович жрал, жрал и жрал. И сколько травы в лесу. И до чего вкусная. Лепёшки одна за другой, шлёп, шлёп, шлёп, отмечали путь гимназиста и дворянина. Рога, надо отметить, что теперь у Игоря Викторовича были рога. Рога небольшие, но острые. Рога защищали от волка и от медведя. Но как слабо, как всё это ненадёжно.
Красива природа средней полосы России. Цветут себе цветочки. Жужжат пчёлки. И где-то кто-то орёт.
– Томка! Томка! Куда ты, холера, позадевалась?!
Вот кого-то ищут. Кто-то кому-то нужен. Один я, один я, несчастный, никому, никомушеньки не нужен.
Тут Игорь Викторович крепко ошибся. Затрещали кусты. На поляну выбежала крупная женщина средних лет. И треснула Игоря Викторовича хворостиной по спине. За что?!! И ещё и ещё раз.
– Шатаешься по лесу, волки б тебя заели. А мне от барыни за тебя отдуваться!
– Я твой барин! – Гневно мычал Игорь Викторович, но разве она его понимала? Она гнала его, понимать надо, домой. Но что ждало там, дома? Не спать ему в барской постели. Не портить молоденьких горничных. Слышалось ли ему, за жужжанием комаров в лесу звонкий смех? Кто там смеётся? Горничная ли Таня? Ксюша ли, коварная и жестокая колдунья? Он жрал на ходу. Скотница лупцевала его по заднице палкой. Болело между ног, разворотил меня бык Анатолий Леонович. Бывают ли быки страшнее?! Скоро он узнал, что бывают.
Чвик-чвик, чвик-чвик. Бежит молочко по вымечку. С вымечка в ведро десятилитровое. Опытные пальцы ласкают грудь молодого неопытного животного. Это животное, молодой гимназист Игорь Викторович, столбовой дворянин, наследник богатого имения. Чувство облегчений, наконец-то, сколько за день накопилось. Женская ласка, пусть такая, пусть в тёмном хлеву. Но как истосковался Игорь Викторович по женской ласке. После грубого надругательства быка Анатолия Леоновича. После всех ужасов пережитого. Чвик-чвик, чвик-чвик. Выдоила. «Ну ты у меня ещё лягаться будешь!»
– Я не лягаюсь! – Возразил было Игорь Викторович. Но получил по крупу. Доярка ушла. Выдоила Игоря Викторовича, он пуст. Заполняет пустоту каким-то сеном. Какие-то вялые мысли в голове, в большой коровьей голове. А что завтра будет? А что делать? Кому пожаловаться? Да и кто слушать будет? Как всякий образованный гимназист, Игорь Викторович читал Апулея. Если одним поцелуем его заколдовали, то другим поцелуем могут и расколдовать. Но где найти эту корову Ксюшу? Все коровы на одно лицо. Вон их сколько в хлеву. Стоят, что-то жуют, о чём-то думают. И которая из них Ксюша, совершенно неизвестно.
В полутьме хлева образовался какой-то старичок. Игорь вспомнил, местный пастух Гриша. Ласковый такой дядя, всё улыбался барчуку, всё шутил. Если с ним завтра в поле, то может быть ничего. Но что это он делает? Пастух Гриша забрался на табуретку и отвернул у Игоря Викторовича хвост.
Извращенец! На каторгу тебя, на Сахалин! И ведь успел. Не совсем, впрочем, успел. Игорь Викторович переступил копытом, и дядя Гриша свалился носом вниз, прямо в навоз. Как он ругался. В голос побоялся, вдруг услышат. Погоди, шипел, пойдёшь утром в стадо, кнутом запорю. А потом привяжу в лесу, пусть волки обдерут.
Игорь Викторович описался. Он нажил ещё одного смертельного врага. Как трудно живётся молодой неопытной корове. Томительно тянулись ночные часы. Коровы сопели, вздыхали, чесались. В глубине хлева вполголоса кто-то с кем-то пересмеивался.
– Пойдём завтра на поляну?
– Пойдём.
– А этого с собой не возьмём?
– Хи-хи-хи. Ха-ха-ха.
Кто это? О чём говорят? Игорь Викторович терялся в догадках. Разговор стих. Светало.
Во дворе запел рожок. Так сладко, упоительно сладко, о зелёных лугах, о цветах и травах.
Хорошо пастух играет. Выговаривает. Выгоняйте-ка скотину на широкую долину. Вот выгонит тебя пастух, дядя Гриша, на широкую долину, на лесную поляну. Привяжет к дереву и обдерёт кнутом. Выходи Игорь Викторович на суд и расправу.
Он шел в стаде. Он щипал траву. Он получил кнутом. И раз, и два, и три. Дядя Гриша был не в настроении и с каждым разом бил всё больнее. Садист. Палач. Игорь Викторович обдумывал побег. Последствия он не предугадывал. Но так жить нельзя. Лучше погибнуть в лесу в зубах волка. Но стадо паслось пока на лугу. До леса недалеко. И перед ним снова возник бык. На этот раз бык Григорий. Тёзка пастуха и такая же циничная скотина. Такой же подлый хам.
– Не смей! У меня уже есть свой бык! Анатолий Леонович, где ты?! Но быка Анатолия Леоновича сегодня не выпустили из хлева. А пастух дядя Гриша только смеялся, подлец. Смеялся и не вмешивался. Бык Григорий насиловал Игоря Викторовича грубо и жадно. Судьба Игоря Викторовича была уже решена. Уж от двух то быков то уж обязательно он родит телёночка. И навсегда, навсегда останется кормящей коровой одиночкой. Будет давать молоко, состарится. И кончит котлетой на обеденном столе у своих же собственных тётушек.
Бежать!
Он успел добежать до опушки леса. Пастух дядя Гриша гнался за ним по пятам.
– Стой, сука! Догоню, убью, холера! Кожу живьём сдеру, язва ты, сибирская!
Крик удалялся вглубь леса. Игорь Викторович притаился в кустах. Бока лоснились от пота. Безумно хотелось есть. Но он подавил низменное желание. Это путь к рабству, путь к молочному животноводству. Покрался тихонько вдоль опушки. Колокольчик на шею ему ещё не успели повесить, не догадались. Но говорить, что ушел от погони, ещё рано. Как ни осторожно продвигался он по периметру, чуть не напоролся на пастуха. Вылетел из-за деревьев с кнутом, морда исцарапанная, страсть! Благо, не заметил. В лес, только в лес. Пусть лучше волк съест.