Страница 7 из 9
Мы стали встречаться каждый день. Гуляли до обеда в лесу, а потом, встретившись вновь, шли в кафе, в мягкий полумрак, где заказывали мороженое и слушали такую приятную, уносящую в голубую даль музыку. Я отдавал себе отчет в том, что происходит. Эта девушка - совсем не красавица, очень странная и поразившая меня с первой встречи чем-то таким, чего я не мог, да и не хотел понимать,- все сильнее завладевала моими чувствами, моим сознанием, тем, что называют иногда душой. Воздействие ее на меня было так сильно и необычно, что я бы назвал его колдовским, если бы только верил в колдовство. Когда ее не было, я испытывал тоску и не находил себе места. Рядом с ней все чудесным образом менялось, мир расцвечивался радужными красками, и казались невозможными печаль и уныние, напротив, хотелось совершить что-нибудь необыкновенное, потрясающее, чтобы подтвердить необыкновенность мира, его чудесность и необходимость всем нам жить светлой и радостной жизнью. Прошлые мои печали как бы отдалились и подернулись дымкой, словно это было в иной жизни, ненастоящей, или во сне, в нескончаемом сне, который наконец закончился, и я проснулся и увидел мир таким, каков он на самом деле есть - добрым и ласковым, полным предчувствия чуда и сказочных надежд. А когда я думал о своей погибшей жене, то мне уже казалось, что это все было не со мной, а с другим человеком, называвшимся мною, и Ирина была не моя, а его жена, и оба они остались там, в прошлом, со своими горестями и чувством неразрешимой вины. А я здесь, в другом мире - в мире, где светит ярко солнце, где бродят по утрам холодные туманы и где я сам брожу среди этих туманов, свободный и легкий, независимый и счастливый. Это было почти что раздвоение личности. А может, и не было никакого раздвоения, а на самом деле я так переменился, что стал другим человеком, и прошлое осталось в прошлом, а будущее превратилось в явь, и я-будущий стал я-настоящим, потому что двенадцать лет - это двенадцать лет, и потому что нельзя всю жизнь прожить одним чувством, так же как нельзя навечно остаться молодым.
А дела шли своим чередом. Через неделю Ирина (я уже не запинался, когда произносил ее имя) сообщила мне, что вопрос о ее назначении окончательно решен. - А до этого что, он был решен неокончательно?- спросил я, улыбнувшись. - Ну ты же знаешь, через сколько инстанций проходят списки экипажа, особенно если подбираются новые люди. А ты не хочешь сходить в Управление? Место командира всё ещё свободно. - Да, я схожу,- ответил я.- Завтра... Каждый вечер я думал о том, что "завтра" пойду в Управление для решающего разговора. Но наступало завтра, и я никуда не шел. Ирина смотрела на меня с беспокойством и роняла иногда реплики, призванные добавить мне решимости. Отношения наши к этому времени были предельно ясны, хотя и не было никакого специального объяснения; но в некоторых случаях объяснения становятся излишними и даже портят дело, потому что в некоторых случаях все ясно и без слов. Ирина прекрасно видела мое к ней отношение, а я, в свою очередь, чувствовал, что небезразличен ей. К тому же она, кажется, умела отгадывать мои мысли и желания, и мне было с ней очень легко и просто. Мы уже свободно говорили друг другу "ты" и общались так, словно знали друг друга много лет. Все у нас было хорошо, слишком хорошо, так что временами становилось страшно. За что такое счастье? Откуда? Как так получилось? И чем все это кончится?.. То есть я знал, что мы должны быть всегда вместе, но вот первое же испытание - полет на "Фараоне", и... будем ли мы вместе на нем? Или первое же препятствие разобьет наши планы? (Я не мог представить, что Ирина будет летать, а я в это время буду сидеть на Земле или, пускай, тоже летать, но не вместе с ней.) И выяснилось вдруг, что для счастья мне мало теперь получить допуск к полетам, мало вернуться к звездам, необходимо, чтобы была рядом маленькая хрупкая девушка, чудесным образом преобразившая мою жизнь.
Наконец, где-то на десятый день я решился. Приготовления Ирины к полету стали слишком демонстративными, и я решил расставить все точки. На этот раз я не стал заходить в комнату психологической разгрузки, а отправился лифтом сразу на семнадцатый этаж, туда, где завязываются сложнейшие и разнообразнейшие связи и определяется судьба десятков и сотен человек. Однако у руководителя полетов шло совещание, и, промаявшись в приемной с полчаса, наговорившись с секретаршей Олечкой, которая строила глазки всем пилотам без разбору, я снова вошел в лифт и съехал вниз. Я подумал, что мне нет необходимости видеться с Ильичом, а сразу можно поехать в институт к профессору, ведь он сам приглашал меня, да и направление на повторное тестирование у него уже имеется. И я отправился к профессору Калистратову. А дальше... дальше все было как в сказке. Меня усадили в знакомое уже кресло и облепили, словно космический зонд, датчиками и опутали паутиной проводов. Все это тянулось к громадному пульту, в котором анализировалась поступающая из мозга информация и выносился оправдательный или обвинительный приговор. Возле меня суетились ассистенты в своих пугающих белых халатах, а я нисколько их не боялся и был незыблем, как скала, как будто все это относилось не ко мне. Потом ассистенты бросились врассыпную, словно от бомбы, которую они подготовили к взрыву, потом загудел басами огромный пульт, я закрыл глаза и едва не уснул под его ровное гудение, чувствуя необыкновенный покой и умиротворение. Потом меня толкнули в бок, и я понял, что проверка закончилась. Ассистенты с азартом распутывали провода, и через пять минут я поднялся из кресла и пошел в другую комнату, чтобы выслушать приговор. Обычно для анализа мозгограммы требовалось четверть часа. Мощный вычислитель обрабатывал огромные массивы данных и строил кривые, значение которых мог понять один лишь профессор Калистратов. С бумажными лентами в руках он выходил к испытуемому и возвещал свое решение, сперва устно и в общих чертах, а через несколько дней выдавал овеществленное свидетельство, означающее для пациента пропуск в космос и в счастливую жизнь или же, наоборот, запрет на всякие полеты, который тяжелым якорем приковывал испытуемого к Земле. Сам я проходил данную процедуру не в первый раз и мог теперь по первым признакам догадаться о результатах. На этот раз профессор появился раньше обычного, и я сразу понял по его лицу, что он несет для меня радостную весть. Голова его была высоко поднята, и он смотрел так, словно готовился сейчас принести присягу на верность родине. Приблизившись ко мне, он поднял руки, в которых держал распечатки, глаза его сияли и лицо выражало торжество. - Это просто удивительно! - Что именно?- поинтересовался я, поднимаясь в полный рост. - У вас прекрасные показатели, прекрасные! Поздравляю!- Он схватил мою руку и с ожесточением ее потряс. Мне стало как-то не по себе, и я пролепетал что-то вроде: - Да что, я всегда... пожалуйста. - Вот, взгляните.- Профессор сунул мне под нос бумажную ленту. Я взглянул... Но ничего, конечно же, не понял. Какие-то графики, многоэтажные таблицы, столбцы, столбики, снова графики... - Так что, я прошел тест?- задал я единственный вопрос, на который хотел получить определенный ответ. - Конечно прошли! Боже мой, да с такой устойчивостью вас можно посылать хоть на Солнце.- И он снова попытался сунуть мне в лицо свои бумажки. - И мне теперь можно управлять космическим кораблем? Я больше не считаюсь отстраненным от полетов? - Не считаетесь! Погодите, я сейчас же подпишу ваше свидетельство, и можете лететь куда угодно.- Он убрал наконец свои распечатки и убрался сам из комнаты, и я с облегчением вздохнул. А еще через пять минут я держал в руках драгоценный документ и думал про себя, что вот как странно - я все-таки добился своего и почти что не радуюсь, а вот профессор неизвестно отчего испытывает самый доподлинный восторг. Удивительно выходит. - Очень рад за вас, очень, очень рад,- без остановки тараторил он. - Спасибо,- отзывался я всякий раз.- Спасибо вам, я тоже очень рад... Не без труда удалось мне вырваться от помешавшегося на радостях профессора, и я поехал обратно в Управление, желая поскорее доставить свидетельство, чтобы закрутились бюрократические механизмы и я попал, что называется, на стол к начальнику. Но в Управлении я никого не застал и оставил свидетельство в общем отделе, поручив референту отправить его с утра по назначению. И уже после этого поехал домой, полный приятных размышлений о том, как нам с Ириной получше отпраздновать такое замечательное и радостное для нас обоих событие.