Роман с президентом

Нужно было перезаписать несколько фраз. И был устроен небольшой перерыв. Борис Николаевич сидел за столом, ожидая, когда закончится проверка записи. Я подошел, чтобы показать, какие абзацы прозвучали не очень удачно. Я уже знал, что подготовлен Указ о моем назначении чрезвычайным и полномочным послом. Казалось, все было обговорено. Но еще не была найдена замена на должность пресс-секретаря. Я продолжал ходить на работу в Кремль.

— Вячеслав Васильевич, — вдруг тихо позвал президент. Я наклонился, полагая, что он хочет что-то уточнить по тексту. Но президент повернул совсем на другое: — Ну, так что с Указом… подписывать будем?

Я совершенно не ожидал ни такого вопроса, ни такого поворота дела. Решение нужно было принимать в долю секунды. Наверное, можно было бы сказать — да Бог с ним, с Указом, Борис Николаевич. И может быть, услышать в ответ: ну и ладно, продолжайте работать…

Но я уже достаточно хорошо знал характер Ельцина. Конечно, можно было бы остаться и работать как ни в чем не бывало. Но я почти уверен, что президент, удержав меня, сам бы и перестал меня уважать. А без уважения, а следовательно и без поддержки в такой должности, как пресс-секретарь, работать невозможно. Быть пресс-попугаем в золоченой кремлевской клетке этой было не для меня. Все эти обрывки мыслей, как порыв ветра с ворохом воспоминаний пронеслись в голове. Вспомнилась мудрость древних: два раза в одну реку не войдешь.

— Борис Николаевич, ведь вы уже приняли решение, — тихо ответил я.

— Значит, будем подписывать, — подвел черту Ельцин.

Ждал ли он от меня иного ответа, не знаю.

Мне показалось, он сам смущен этим неожиданным разговором. Вдруг стал громко и уже для всех говорить о том, на какой важный участок работы меня направляет. «Поработает в Ватикане, вернется, дадим ответственное дело».

Ближе к вечеру у меня в кабинете собрались почти все помощники президента, группа спичрайтеров. О моем коротком разговоре с Борисом Николаевичем всем уже было известно. Мнения разделились. Одни считали, что нужно было воспользоваться случаем и сделать шаг назад, «не ослаблять команду», другие полагали, что я поступил правильно. Ночью я спал плохо, еще и еще раз переживая и то, что произошло ранее, и то, что случилось теперь.

Меня постепенно стали отключать от некоторых мероприятий и информации, но я совершенно уверен, что президент здесь ни при чем. Эпизоды, связанные с моей личной судьбой, убедили меня в том, что Борис Николаевич, безусловно, легко ранимый, обидчивый, но уж никак не мелочный человек. Напротив, в отношении меня он держал себя в полной мере по-джентльменски. Когда вопрос о моем назначении в Ватикан был уже решен, но в Министерстве иностранных дел почему-то «забыли» присвоить мне ранг чрезвычайного и полномочного посла (причины этой забывчивости мне, впрочем, более чем понятны), президент, соблюдая «мужские договоренности», поправил министра, и вопрос был решен. До последнего дня, пользуясь устным разрешением президента, я беспрепятственно проходил в Кремль, к величайшему изумлению некоторых сослуживцев, которые, вероятно, видели примеры иного обращения с уходящими. Конечно, это бытовые мелочи, но для меня они дороги, как дополнительные свидетельства того, что я работал с человеком очень сложного, но, безусловно, масштабного характера.

Вспоминаю в этой связи забавный, но по-своему показательный эпизод. Как-то днем, идучи через Ивановскую площадь, я столкнулся возле Царь-пушки с двумя «тетками», явно приехавшими из провинции и пришедшими поглазеть на Кремль. Я уже прошел мимо, когда вдруг услышал за спиной по-деревенски простодушный возглас: «Мань, смотри-ка, бывший Костиков пошел» В этом смешном эпизоде был и серьезный смысл Советские люди привыкли, что с уходом, а тем более с изгнанием с высшей должности человек как бы переставал существовать, становился «бывшим». Еще при жизни он как бы вычеркивался из списков живущих, превращался в тень. Память об этом еще жива в сознании людей. Хорошо, что эта практика уходит в прошлое.

Нужно сказать, что сознание того, что я ухожу и скорее всего уже никогда не вернусь для работы в Кремль, обострило восприятие всего происходящего в его стенах. Раньше, за занятостью чаще всего просто не было времени обращать внимание на детали. То был какой-то бесконечный и в целом изнурительный бег наперегонки со временем В эти последние месяцы и дни я впервые увидел, как необыкновенно красив Тайницкий сад, как загадочен Кремль поздним вечером, когда нет ни туристов, ни служащих и лишь кое-где по углам зданий стоят одинокие фигурки часовых. Несколько раз я обнаруживал странных людей с войлочными нарукавниками, разгуливающих по Ивановской площади с соколами на руке. Время от времени они подбрасывали их вверх, удерживая на кожаной бечевке. Соколы хлопали крыльями и беспокойно кричали. В награду из маленького деревянного ящичка им доставали живую белую мышь. Оказалось, что таким образом от куполов кремлевских соборов отгоняют стаи ворон и голубей, чтобы они не портили позолоты куполов и не пачкали головы и плечи бронзового Ленина, все еще сидевшего в сиреневых кущах возле 14 корпуса.

И однажды, уходя поздно вечером с работы, я стал свидетелем того, как бронзового человека с пролетарской кепкой в руке обмотали канатами, подняли над землей и тихо увезли на желтом подъемном кране, освобождая древний Кремль от символов революции.

У Ельцина уже и сейчас довольно хулителей. Их будут сонмища, когда станет ослабевать его рука. Но как бы ни справедливы были упреки в его адрес, даже враги не смогут изъять из памяти того, что он действительно сделал: прошел вместе с Россией первые, самые трудные шаги к демократии.

Глава 12

Камо грядеши?

Житейские обстоятельства поселили меня в Риме на Старой Аппиевой дороге (Appia antica) почти на выезде из «вечного города». Это та самая дорога, на которой апостол Петр, бежавший из Рима, где шло массовое избиение христиан, встретил путника и узнал в нем Христа. И спросил его: «Quo vadis Domine?» — «Камо грядеши, Господи?» На месте этой встречи сегодня стоит небольшая церквушка, главной примечательностью которой является пожелтевшая от веков мраморная плита, с отпечатком ступней Христа (так гласит христианская легенда). Церковь так и называется «Quo vadis». Каждый день по пути на работу я проезжал мимо нее и читал на ее фасаде этот высеченный в камне вечный вопрос: куда идешь?

Что произошло потом хорошо известно. Петр, устыдившись своей слабости, вернулся в Рим, где был схвачен и распят, как и сын Божий, но только головою вниз. Если бы он, поддавшись уговорам ближних, ушел из Рима, возможно, он не был бы причислен к лику святых, не был бы объявлен католической церковью первым Папой, в его честь не был бы построен самый величественный на земле храм…

'Каждый человек, особенно личность, на том или ином этапе жизни ставится перед выбором: совершить поступок и остаться в истории или рассыпать оставшееся время на многозначительные мелочи. И тогда он задает себе вопрос: «Камо грядеши?».

Даже если бы Ельцин не стал баллотироваться на второй срок, а тем более, если бы он обеспечил мягкую и конституционную преемственность власти (он неоднократно обещал «вырастить преемника»), то со всеми ошибками, которые он совершил (оппозиция утверждает — преступлениями), со всеми мучительными колебаниями при выборе пути, со всеми трудностями характера и своей судьбы Ельцин все равно остался бы в истории наряду с теми реформаторами, которые (часто огнем и железом) выковывали облик России под стать своему веку.

В истории России Ельцину досталась сложная судьба. Он получил в наследство лишь каркас Советского Союза, внутри же все было изъедено тоталитарной ржавчиной. Его трудности усугублялись тем, что те инструменты и сама система принуждения, к которым была приучена страна и на которых зиждился весь коммунистический порядок, были уже не приемлемы. Ельцину пришлось править страной, которая по сути дела не имела законов, применимых в условиях демократии и рыночной экономики. Фактически на огромном пространстве России и ближнего зарубежья воцарился правовой, политический и экономический хаос. Если бы не мощная воля Ельцина, то не исключено, что после Горбачева в России могла бы на многие годы, может быть на десятилетия, установиться либо военная, либо коммунистическая диктатура. В августе 1991 года мы почувствовали ее тяжелое дыхание. Тем, что этого не произошло, мы обязаны прежде всего мощному демократическому протесту народа. Но в немалой степени и Ельцину. Ельцин 1991 года стал символом обновляющейся России.