Страница 6 из 23
Но, как бы то ни было, все с лихвой окупалось в морских походах и рейсах, участниками которых отбирались только самые дисциплинированные, самые старательные и влюбленные во флотскую службу пацаны. Меня дважды брали в такие операции, и если в первый раз настоящий героизм проявил самый младший и меньший по росту из нас Стасик Баранюк, то уж потом и я дал себе слово не спасовать.
Стасику было всего десять лет и взяли его на плавбазу из-за старшего брата, которого Сан Саныч на каникулы оставлять в Москве ни за что не хотел - компания у него там была неподходящая. А тот без Стасика - никуда, у них отца не было, а мать где-то подрабатывала по вечерам на полставки. Так вот этот Стасик, милый такой, тихий парниша, плавать совсем не умел и учить его этому отказались все решительно, потому что он визжал как недорезанный поросенок, захлебывался и шел ко дну, а потом, уже на берегу, подолгу дрожал какой-то собачьей дрожью. И, все-таки, Стасика взяли на борт нашего тральщика, когда стояла одна из самых захватывающих морских операций. Мы должны были ночью, без огней, заглушив машину, подойти к острову, где уже укрепился наш противник и, выбрав подходящий момент, высадить десант. Ночь была безлунной, стоял штиль, и мы все сделали как надо. На берегу - ни звука, ни огонька. И вот тут Сан Саныч дает команду встать Стасику на вахту - дозорным. Задача: внимательно смотреть на воду, чтобы не проглядеть, если оттуда, с острова, пошлют аквалангистов, с целью взорвать тральщик. Мы молча, тесно прижавшись друг к другу, сидим в кубрике, ждем когда забрезжит рассвет и тогда - полный вперед, тральщик помчится к берегу, мы с криком "Даешь!" попрыгаем в воду, выскочим на дюны и там схватка с противником, окопавшемся в прибрежной черте...
Сидим. Ждем. Все в напряжении. И вдруг - сильный всплеск, и следом приглушенный воинственный вопль. Мы дернулись к трапу, но Сан Саныч резким коротким шепотом отбросил нас назад: "Ни с места!" А за бортом, слышно явственно, какая-то возня.
Сан Саныч прямо-таки выпорхнул из кубрика, плотно прикрыв за собой дверь. Что случилось?! Теряемся в догадках. Наверное, нас "взорвали!"
Через несколько минут в кубрик сталкивают мокрую долговязую фигуру, зажигают свечу и стаскивают маску аквалангиста. Вот оно, лицо врага!
Злое, со свирепо вращающимися покрасневшими глазами и прикушенной до крови нижней губой. "А ты, маленький не плачь!" - пытается острить кто-то из ребят. И вдруг видим, лицо врага искривляется, глаза начинают часто-часто моргать и из них капает соленая, но не морская водица... Все ясно, фокус им не удался! Мы, не сговариваясь, деликатно отворачиваемся. Хоть и рады, что Алешка Макин, командир ихней разведки попался, а все-таки как -то неловко глазеть на него в эту минуту. Каждый из нас, наверное, представил себя на его месте.
Да, не позавидуешь!
... Вечером на общем сборе Сан Саныч командует: "Матрос Станислав Баранюк, три шага вперед!" Стасик четко стучит каблуками: раз, два, три... Вытягивается перед строем. "За проявленные мужество и геройство, - рубит голосом воздух наш адмирал, - командование операцией "Немо" объявляет вам благодарность и награждает морским биноклем с дарственной надписью!" Стасик цветет, мы бросаем в воздух бескозырки.
А было, оказывается вот что, чего мы перед высадкой десанта не поняли, а потом, в пылу боя, и вовсе забыли. Стасик, заступив дозорным, тихонечко глядел себе на воду, и углядел - это в кромешной-то тьме! - у самого борта трубку, торчащую на сантиметр, не более из этой самой воды. И тогда он, не раздумывая прыгнул за борт, прямо на голову пловцу. И завопил дурным голосом :"Полундра! Алешка Макин сначала зажал ему рот и хотел вытащить "взрывпакет" - баллончик с пульверизирующей краской, чтобы "взорвать"
тральщик, но тут понял, что зажимает рот тому, кто не умеет продержаться на воде ни одной секунды. Что ему оставалось делать?
Начал он Стасика спасать, а тут еще двое наших за борт прыгнули, поняв что происходит, один Стасика вытащил, а другой выхватил у Макина взрывпакет и обезоружил его. Уснул в тот день Стасик совершенно счастливым, объевшись компоту и в полной мере прочувствовав как это здорово быть любимцем народа. А вскоре и мне представилась возможность доказать на деле, что я тоже кое на что способен. Потребовались добровольцы, способные не дрогнув высадиться ночью, на "необитаемый" остров, проплыв от катера до берега тридцать метров и провести там в одиночестве целые сутки, притом еще суметь разжечь костер, имея всего-навсего две спички (чтобы не отсырели, мы их заворачивали в целлофан и с помощью ремня укрепляли на макушке).
Так вот, когда нам объявили, что требуются добровольцы, наступило всеобщее молчание, Все-таки, страшновато, что ни говори... А вдруг спички намокнут, что тогда делать? Клацать зубами и ждать, когда тебя, голодного и холодного на другую ночь подберет патрульная служба? Наш строй молчал. И тут, совершенно неожиданно для себя, я первым сделал два шага вперед.
- Кербышев, ... ты? - удивился Евгений Палыч, но сразу поправился: Молодец!
В то же мгновенье, чувствую, строй за моей спиной сдвинулся и вот уже локти ребят жестко упираются в мои локти.
- Нужно всего десять человек, - повторил Сан Саныч, - но раз вы все изъявляете желание испытать свою волю, пойти на риск, будем делать отбор. - И он стал прохаживаться, как обычно, вдоль нашей шеренги, внимательно вглядываясь каждому в глаза.
Все замерли. Что и говорить, неважно себя чувствовали те пацаны, которым был дан отвод. А мне Евгений Павлович отвода не дал, я же был первым!
И вот когда мы с Пашкой вспоминали нашего Волкова, я ему впервые признался, что пошел в педагогический именно потому, что мечтал стать таким же, как он. Кстати говоря, Евгений Палыч меня и от заиканья вылечил: взял да и назначил командиром подразделения. Тут уж не помычишь, а хочешь - не хочешь, подавай команды, других поторапливай. И попробуй над командиром кто-нибудь хихикнуть в строю - сразу наряд на кухню чистить котлы. А в армии я от своего заикания и совсем, как-то незаметно вылечился.
... С Пашкой Ковалевым мы встретились снова только через несколько лет, уже после окончания институтов, и все благодаря тому же Евгению Павловичу. Он объявил как-то общий сбор: каждый из нас получил открытки с обозначением места прибытия в Подмосковном лесу. Форма одежды была указанна походная, время - 00 часов. И поехали мы все, кто мог, в этот лес. Сел я в электричку, смотрю - напротив знакомое лицо. Только с бородой. "Ба, - говорю, - мичман Ковалев! Вы ли это?" А он щурится своими близорукими очами и не узнает. Я ему: "Разведка донесла, вы стали ученым мужем, так наденьте же очки и вы убедитесь, что перед вами..." Тут он признал меня, замотал головой. "В экую дубину, Кербышев, вымахал, говорит.
- Рад тебя видеть!" Куда путь держишь на ночь глядя?" "Туда же, отвечаю - куда и ты", - и показываю открытку.
Всю ночь просидели мы тогда у костра.
Собралось человек тридцать, некоторые даже с женами. Евгений Павлович был доволен! Приятно было на него смотреть. Маленький, тщедушный, но с задорным хохолком на затылке, хотя виски уже и поседели, он примостился как гном, на большущем пне, и сидел так, болтая ногами в начищенных, как всегда до блеска, штиблетах и ярко оранжевых, тогда очень модных, носках. Платок у него на шее тоже был оранжевый. И от этого платка, от пламени костра лицо его озарялось, когда он наклонялся немного вперед, каким-то мятежным светом. Мы все тоже повязали свои платки под воротниками сорочек, как было принято еще на Балтике - у каждого свой цвет.
- Ну что, братишечки, - сказал Евгений Палыч, - нагляделись друг на друга, кто какой стал? Теперь докладывайте, кто с чем пришел. У кого успехи, у кого поражения?
... Разъехались мы с первой электричкой.
На прощанье Волков и говорит Ковалеву:
- Так вот что, мичман, не замыкайся в себе. Дело у тебя, видно, не из легких, так ты не забывай, что даже среди обезьян, не только у людей, новаторы не переводятся, это опытами подтверждено, а посему, если что, сразу давай команду: