Страница 18 из 40
Такой, он вносит ясность, инцидент был у нас в Воркуте. Не знаю с какого бы хера я его вспомнил, видать, на почве шалавых нервишек. Один аферист-мошенник пятеру волок, ему год оставался, приезжает к нему баба на свидание с пацаном, с двухлеткой. Он ее с вахты вытолкал и разгонять начал. «Падла, такая-сякая, проститутка, меня тут с трудом исправляют, а ты ебешься с кем попало, алиментов захотела, ты не жена, а шантажинка!» Тут даже опер наш возмутился. «Такая нахаловка, – говорит, – товарищ Лялина, у нас не прохазает. Мы на стороне заключенных, тогда как личных свиданий у вас не было ни одной палки, потому что муж ваш фашистская чума, картежник, отказник и саботажник. Идите на хуй, откуда вы и сорвались в наш почтовый ящик!» Баба – в вопли, баба – в слезы разливанные, но настырничает, дескать, приходил однажды Лялин в командировку, в качестве вашей же премии за ударный труд. Называется она у вас: запомни сам и передай другому, что честный труд – дорога к дому… пилил меня, конечно, говорил слова, что МВД решило помягчее быть с природой. А Лялин кричит: «Конвой! Бей по ней прямой наводкой! Пускай, отрава, проверяет деньги, не отходя от кассы! Шантаж!» С тем баба и слиняла. А ведь чумовой Лялин – один к одному – в побег ходил. Только я знал об этом. Нас тогда даже не считали, отец-мороз – минус сорок пять, вьюга-мать, жисть бекова, жрать нехуя, харить некого, а рвануть некуда. Но Лялин хитрожопо сбежал, потому что загипнотизировал одного баклана на вахте. Он это умел. Я, говорил, дрочить не желаю принципиально, поэтому и Конституцию фуфловую видал в гробу, и наебаловочные выборы ебу, как говорится, в самый ихний Греховный Совет СССР… так что за пару суток он наебся с той бабой, как паук, и причапывает обратно – в неволю. Завалился на вахту, весь в снегу, дрожит, говорит, неподалеку меня обморок в сугроб хуякнул, я остыл в нем, как рыба, никто из конвоя не рюхнулся, а теперь оттаяла, чудом жив-здоров, поэтому являюсь настоящим человеком с большой буквой.
Много чего еще натрекали мы друг другу с Фан Фанычем. В морг так и не вломился ни одни из морганистов… ты прав, кирюха, зверства кровавого фашизма, помноженные на красный террор, привели извращенцев к эпидемии антижизненных сношений с трупешниками женского пола. Вот что значит душить в нас религию, которая есть ум народа, честь его и совесть, как лично мне сказал наш Академик.
12
По утрянке заваливаюсь домой… ты пей, кирюха, скоро конец, самое интересное начинается, а я поссать сбегаю… ладно, иди ты первый… я постарше – потерплю… ну вот, побрызгали… ведь правда, как отлично на душе, если ссышь и с невыносимою внутри не щиплет резью, или, к примеру, жрешь, но запором не мучаешься, принесет баба с похмелья кружку воды, а ты ей в ножки кланяешься и не знаешь, что лучше – она или вода, если обе – нечто вроде чуда… к тому же Господь Бог по молекуле воду создавал да по атому – два водородных, один кислородный… если лишний к ним какой-нибудь примажется, то пиздец – уже не опохмелишься… Божье, замечаешь, чудо? – конечно, оно, это без вопросов… не шуточка же Юрия Никулина, который помогает нашему народу смеяться как детям среди упорной беды и труда… или воздух возьми… ты об нем хоть разок в день задумываешься?.. вот и главное, хули думать, если его не видно… а в воздухе каких только нету газов… навалом, включая зловредное бздо подлого нашего сероводорода… и все газы прозрачны, чтобы ты, дубина стоеросовая, дальше носа своего смотреть мог, тварь ты, Творцу нашему неблагодарная, жопа близорукая… «не видно!»… вот и нужно нам, людям – от первого до последнего двуногого – думать побольше о том, чего не видно… о воздухе, о воде, о любви, о смерти, само собой, о свободе и чтоб друг другу не подсирать в небесах, на земле и на море… тогда и жить будем, существуя радостно и благодарно… не жизнь, чтоб мне сгнить, если я не прав, а сплошная амнистия… да, я стал пограмотней, чем был, нехуй удивляться, не стоим на месте, меня кандидаты, доктора наук и академики воспитывали, пока тебя конвойные ефрейторы пиздячили прикладами прямо по мозгам… ничего – восстановятся, хавай побольше фосфора, чтоб залупа по ночам светилась.
Трекать буду путанно – я и сейчас взвинчен – ужасно мандражу. Заваливаюсь по утрянке домой, а Влада Юрьевна лежит бледная на моей совмещенной диван-кровати. Рядом – Кимза, пульс щупает. Что такое? Выкидыш. Не удержался Николай Николаич в бедной Владе Юрьевне – за что ей такие страдания? Не видать теперь Кимзе с Академиком полного торжества мирового рекорда для своей науки. А я-то что, как отец ребенка? – я, получается, вообще в полной жопе. Заваливаюсь, значит, домой. Там все уже произошло на нервной почве. Молодину стукнули, что Влада Юрьевна живет в квартире Кимзы, он и прикандехал с повинной. Оказывается, говорит, при таком моем служебном положении лучше не разводиться, тем более партком против, так как в горкоме не любят разводов членов партии. Дело не половых сношениях, положенных обеим сторонам брака, а в смысле газет, книг, кино, можно кофе, чай, стирка и какао. В случае же отпора Влады Юрьевны, он донесет, что тут незаконно обучают половым извращениям недоразвитого уголовника, то есть меня, чтобы Влада Юрьевна вырастила из моей спермы инопланетный миллион таких же низколобых амбалов, опять же как я. Ага, я еще и амбал. Кимза головой его в живот боднул и теткиной спринцовкой отхерачил. Влада Юрьевна разволновалась и выкинула как раз тогда, когда мы с уркой надирались у морга. Хорошо еще, что я отсутствовал, а то взял бы, сука, Молодина за горлянку и башкою, блядь, башкою колотил бы эту крысу прямо об унитаз, об унитаз.
За Владой Юрьевной я, как за родной сестрой, шестерил. Икры тогда еще до хера в магазинах было и крабов. Проедусь в час пик на «Букашке» – и в Елисеевский, купить чего-нибудь бациллистого, в разрезе севрюшки-ветчинки-левых апельсинчиков-конфеток «Мишка на Севере» -«Южная ночь».
Ночами же по два раза парашу выносил в сортир. По коридору нашей коммуналки ходить было сложновато. Сосед Аркан Иваныч Жаме к бабам приставал, с ногами, сволочь, забирался на рукомойник – через ванную в окошко разглядывал дамские горячие тела. Но не рукодействовал, а, поднабравшись сеансов, бежал в сортир дрочить. Стебанутый был на половом вопросе нашего времени, точней, ебал глазами, спуская лишь носом. Подслушивал и подсматривал как жопастые соседки оправляются. Он же и стучал участковому, что в квартире творится. Особенно на Кимзу. Как тот в сортире постоянно глумится над мятой-перемятой «Правдой» и хохочет, хохочет над планами партии – планами народа. Кимзу дергали на Лубянку, где заявляет так, если не чернушничает: смешно мне, товарищ начальник, оттого, что я человек, царь природы, не хер собачий, разум мой могущественный думает о звездах, однако сам я, отлученный от науки, вынужденно сижу на толчке, в коммунальном сортире, как орангутан какой-нибудь, и хохочу сквозь невидимые миру слезы, если верить показаниям самого Гоголя, а я им верю. Отбрил, он, в общем-то, Лубянку, не перебздел.
Короче говоря, выходил я Владу Юрьевну. Закукарекала, милая, а я-то давно уже сижу на голодной птюхе, как говорится, недроченный на работе, неебанный в гостях. Веришь, левое яйцо с неделю ломило и оно неслыханно опухло. Захожу в одну шикарную гостиницу, в Гранд-Отель, помацать, что с ним… с яйцом моим, мудила, а не с Гранд-Отелем. Я давно знал, что там у них, в фойе, сверкает громадное зыркало, причем, во весь мой рост – не то что осколок полуржавый в коридоре вшивой нашей коммуналки… это ты говоришь – зеркало, а вот я его называю – зыркалом, от глагола зыркать… глагола зеркать нет ни у Матушки-природы, ни у Языка-батюшки… подхожу к тому зыркалу, и что ты думаешь вынимаю из ширинки, на букву Х?.. ну и деревня ты, кирюха, затопленная Братской ГЭС, – хозяйство свое я вынимаю… ебитская сила, цветное кино… яйцо-то мое какое-то все серо-буро-малиновое с продрисью… тут швейцар подбегает – седая борода и нос, еще более разноцветный, чем то же мое яйцо… шипит в ухо, грабкой больно тычет в бок: рыло, гад народа, охломонина, три годочка захотел за хулиганку?.. запахивай шалавую мотню-то… Франция, эвона, на тебя глядит, позор ты нашей несчастной родины счастливой!