Страница 4 из 11
Жизнь проносилась невероятно быстро весело и светло, а мы… мы незаметно взрослели и отучались от этого необыкновенного мира, который еще вчера нашли друг в друге… Наша жизнь нам казалась обманчиво беспредельной как звездное небо над головой…
Ночь… Я опять иду к ней на могилу…
– И чего тебе там делать, – вздохнул Степан. Все-таки он не был человеком, он был большим диким и мохнатым зверем, которого волновали только звериные инстинкты… Земля отплевывалась от Вечности такими же жалкими и безысходными людьми, как она сама, лишь на одно мгновение выделяя из себя Светлый Образ моей возлюбленной…
Я любил Ее уже тогда, когда Ее не стало… Я опять держал в темноте холодные прутья ее кладбищенской ограды, ощущая волшебное прикосновение ее нежных рук…
– Я не хочу жить! – заорал я в небо и погрозил в небо кулаком своему невидимому Творцу, а он взял и бросил меня лицом на ограду… А я разбитым лицом улыбнулся сквозь слезы и опять погрузился в неведомое молчание… В сою память…
– Я буду тоже поступать в институт, – сказала она.
– И поэтому ты не хочешь выйти за меня замуж?!
– Я не знаю! – вздохнула она.
Злые языки донесли до меня, что она с кем-то встречалась, с каким-то парнем, которого звали Саша, и чей отец работал начальником местной милиции… Я хотел ей сказать об этом, но промолчал, я боялся Ее потерять… Я верил тому, что рано или поздно она полюбит меня и мы будем счастливы…
– Тут за мной ходит один, – сказала она, покусывая верхнюю губу, – но я его к себе близко не подпускаю! Я часто думаю о тебе!
– Думаешь, и не хочешь выходить за меня, – горько усмехнулся я.
– А потому и не хочу, что думаю!
О, Боже, если б я только знал, что те же злые языки говорят ей то же самое и обо мне, и она тоже недоверчиво смотрит на меня и молчит, окутанные чужой завистью и злобой, мы постепенно теряем друг друга и наши пальцы расплетаются, и скамейка под нами скрипит рассерженной птицей, и пусть луна уже блестит как копейка, но взрослые люди уже зовут нас в созданные ими тюрьмы, дома и семьи, где также часто любят, как обманывают, и радуются чужой боли как свихнувшемуся от безустанной лжи разуму, которым болен всякий, заполучивший жизнь здесь, а не на Марсе…
– Мне, кажется, что ты мне не веришь, – с тревогой прошептала она, закутавшись в пуховый платок.
– Можно подумать, что ты мне веришь?!
– А я думала, что ты меня любишь!
– Я тоже так думал, – грустно вздохнул я и прижался к ней щекой. В ее висках далеким гулом отзывалась боль юного сердца, а я уже думал и знал, что к ней никогда не вернусь.
Так обманутые друг другом и людьми, мы неспешно зарывались во взрослую жизнь, ощущая призрачность любых надежд, наперебой твердящих нам о могуществе счастья…
Мы ни во что с ней уже не верили, и в этом была наша абсолютная безнадежность…
– Почему ты не смотришь мне в глаза, – ее голос дрогнул, и сама она изменилась в лице, словно страшная догадка прокралась ей в сердце, и теперь она с ужасом разглядывала ее.
– Это совсем не то, о чем ты думаешь, – я тоже ответил ей дрогнувшим голосом.
Еще бы немного и я заплакал, так не хотелось мне ее терять, но и оставаться возле ее вопрошающего взгляда было нестерпимо больно. А действительно, кто лучше, я или он?!
И языки, и пальцы, и руки, – все онемело в этой холодной метели под одиноким фонарем на нашей старой заброшенной улице, где ее односельчане уже доживали свой век… Как же он короток этот век… От любого мига или вскрика оборвется, оборвется раз и навсегда!
– Я не хочу жить, – сказал я.
– Да я, бля, тоже не очень то и хочу здесь все время ошиваться, – улыбнулся беззубым ртом Степан, – и опять ее улыбка в черной бездне откровенно разложившегося рта…
– Что опять к Светке на кладбище?! – сочувственно спросил Степан.
– К ней, к моей ненаглядной, – грустно улыбнулся я и пошел, молча сглатывая слезы… Соленые, они как кровь моего бьющегося сердца, пытались вырвать меня из жизни, закружить в безумном потоке смутного хаоса и унести назад к светящейся волшебными снами Светке…
И опять я под одиноким фонарем… Теперь этим одиноким фонарем стала для меня большая луна, в которой расплывалась моя огромная и беззащитная улыбка…
– Еще чуть-чуть и я уйду к тебе!…
– Дурак, живи еще сто лет!
– Сто лет я никогда не проживу,
Но путь к Тебе я обязательно найду!…
Невероятно, – зная о Вселенной все
Вечная тайна
Мужчина раздираемый когтями красивой женщины приходил ко мне как привидение из моего же мрачного прошлого… Он словно догадывался, что у нас с ним один Бог и одна на двоих Вечная Тайна, прикоснувшись к живым воплощениям которой можно сходить с ума, а можно хохотать до слез… Иные люди как падшие ангелы приходили оплакивать нас…
Главное, что у этого пространства не было стен кроме одной темноты, но все почему-то боялись от незнания вступить в нее…
Я же быстро нашел тревожную жизненность, проистекающую из лона любых печальных зверей, а поэтому готов был пропасть в каком угодно логове и отведать какого бы ни было зверя…
Я рыскал в поисках жертвы, хотя жертвою был сам… Осознание приходит с опозданием на целую жизнь или большую ее, уже прожитую часть… Там на дне третьего тысячелетия, внутри райского сада, где мое растение уже полвека вскидывало свою красную головку вверх, а безумные зверьки утыкались несчастными мордами в мои чресла… А сверху лилась умопомрачительно грустная музыка… Кто-то, кто выходя из Вечной Тайны, нашептывал мне средство Макрополуса, средство Бессмертия… Эта горькая микстура, составленная несколько веков тому назад, должна была спасти не одно поколение страждущих Бессмертия людей…
Проглотив несколько капель, я вдруг понял, что мое бессмертное существование также бессмысленно, как и смертное, потому что если даже куда-то все время идти, то это не выход…
Дорога не имеющая конца пугает еще больше своей монотонностью…
Эпохи и правительства уходили вместе с обманутыми народами… Неизвестной массой, скоплением многократно повторяющихся чисел… Там была и карма – духовное прикосновение всякого сумасшедшего ясновидца, чьи слова как отравленный мед, убаюкивают своими ароматом и тут же убивают всякую мысль о спасении… Спасения нет, ибо среди нас спасать некого… Те, кто был спасен еще недавно, опять умудрились как-то внезапно погибнуть… Исчезнуть без следа… Через мгновение их могилы зарастают бурьяном… Еще через мгновение их никто не помнит… Они живы всего лишь мгновение, чтоб проорать в небо свою очевидную пропащность…