Азиатский берег

— Мы пересядем к вам, — шепнул Олтин.

Джон кивнул.

Олтин сел справа и шепотом представил своего друга, который сел слева от Джона. Друга звали Явуз, он не говорил по-английски.

Джон безропотно пожал руку Явузу.

После этого было уже трудно сосредоточиться на фильме. Краем глаза Джон рассматривал Явуза. Турок был примерно того же роста и возраста, что и Джон, но это относилось по крайней мере к половине мужчин в Стамбуле. Совершенно непримечательное лицо; глаза влажно поблескивали, отражая свет экрана.

Килинг карабкался по стене дома, стоявшего на склоне высокого холма. Вдали меж туманных холмов виднелись воды Босфора.

Что-то отталкивающее было почти в каждом турецком лице. Но что именно? Джон никак не мог понять. Может быть, какая-то особенность строения черепа, узкие скулы, глубокие вертикальные линии, идущие от глаз к краям рта; сам рот, узкий, со сплющенными губами? Или некая скрытая дисгармония всех черт лица?

Явуз — обычное имя, как сказал клерк на почте.

В последние минуты фильма произошла схватка между двумя Килингами, ложным и настоящим. Один из них был сброшен с крыши недостроенного дома — очевидно, «плохой». Но настоящий или ложный? И который из них напугал певицу в спальне, задушил старого доктора, похитил чемодан?

— Вам понравилось? — спросил Олтин, когда они направились к выходу.

— Да.

— И вы поняли, о чем там говорилось?

— Кое-что. Вполне достаточно.

Олтин сказал что-то Явузу, который затем обратился к своему новому американскому другу по-турецки.

Джон покачал головой. Олтин и Явуз засмеялись.

— Он говорит, что у вас такой же костюм, как у него.

— Да, я сразу заметил, когда зажегся свет.

— Куда вы теперь, мистер Харрис?

— Сколько сейчас времени?

Они стояли на улице возле кинотеатра. Дождь едва моросил. Олтин посмотрел на часы.

— Половина восьмого.

— Мне пора домой.

— Мы пойдем с вами и купим бутылку вина. Хорошо?

Джон неуверенно посмотрел на Явуза. Явуз улыбался.

Что будет, когда она придет и станет стучать и звать Явуза?

— Не сегодня, Олтин.

— Нет?

— Мне немного нездоровится.

— Да?

— Нездоровится. У меня температура. Голова болит. — Он положил руку на лоб и тут же действительно ощутил жар и головную боль. — Может, в другой раз. Извините.

Олтин скептически пожал плечами. Джон пожал руку Олтину, потом Явузу. Они оба явно чувствовали себя оскорбленными.

Возвращаясь к себе домой, он избрал окольный путь и старался избегать темных переулков. Настроение, оставшееся после фильма, — как остается во рту вкус ликера, — сильно изменило восприятие окружающих предметов, такое уже случалось с Джоном. Однажды, посмотрев «Jules et Jim», он вышел из кинотеатра и обнаружил, что все вывески на улицах Нью-Йорка переведены на французский язык. И теперь тот же самый магический эффект позволял ему думать, будто он понимает обрывки разговоров прохожих. Значение каждой отдельной фразы воспринималось с очевидной непосредственностью факта, природа слов смешивалась с природой вещей. Каждая словесная конструкция, каждый взгляд и жест превосходно подходили к окружающей обстановке, к вечерней улице с ее огнями, к мыслям Джона.

Опьяненный этой чудесной иллюзией, он наконец свернул на свою темную улицу и едва не столкнулся с женщиной, которая стояла на углу и так же прекрасно вписывалась в общую картину.

— Вы! — Он остановился.

Они стояли и смотрели друг на друга. Похоже, женщина была тоже не готова к такому столкновению.

Густые черные волосы, зачесанные назад. Худое рябоватое лицо, низкий лоб, морщинки возле бледных губ. И слезы, которые только что появились в ее широко открытых глазах. В одной руке она держала маленький сверток, перевязанный веревкой, другой сжимала подолы своих юбок. Вместо пальто на ней было множество тонких одежд.

Неожиданно он ощутил некоторое напряжение у себя между ног. Эрекция. (Однажды с Джоном уже случалось такое, когда он читал дешевое издание Крафт-Эбинга. Речь шла о некрофилии.) Он покраснел.

Боже, что, если она заметила!

Женщина опустила глаза и стала что-то шептать. Ему, Явузу.

Он должен пойти с ней домой… Почему он? Явуз, Явуз, Явуз… он нужен ей… и его сын…

— Я не понимаю вас. Ваши слова не имеют для меня никакого смысла. Я американец. Мое имя Джон Бенедикт Харрис — не Явуз. Вы ошиблись, неужели вы не видите?

— Явуз, — кивнула она.

— Не Явуз. Йок! Йок! Йок!

Потом прозвучало слово, примерно соответствующее английскому «love», и женщина медленно приподняла свои юбки, показывая худые икры в черных чулках.

— Нет!

Она заплакала.

…жена… его дом… его жизнь…

— Убирайся к черту!

Женщина опустила юбки и вдруг прижалась к его груди. Он попытался оттолкнуть ее, но она отчаянно вцепилась в его пальто, крича:

— Явуз! Явуз!

Он ударил ее по лицу.

Женщина упала на мокрую мостовую; он отступил. В руках у него остался засаленный сверток, который она успела ему сунуть. Женщина быстро поднялась на ноги. Слезы лились у нее по вертикальным ложбинкам от глаз к краям губ. Типичное турецкое лицо. Из одной ноздри медленно вытекала кровь. Женщина повернулась и пошла прочь в сторону Таксима.

— И не возвращайся, понятно? — крикнул он срывающимся голосом. Оставь меня в покое.

Когда женщина скрылась из вида, он посмотрел на сверток и подумал, что разворачивать его не стоит, лучше всего — выбросить в ближайшую урну. Но пальцы уже развязывали веревку.

Тепловатая тестообразная масса борека. И апельсин. Едкий запах сыра ударил в ноздри.

Он был голоден и съел все содержимое пакета. Даже апельсин.

В течение января он сделал лишь две записи в своем блокноте. Первая, без даты, была пространной выдержкой из книги А.Х.Либьера «Оттоманская империя в период правления Сулеймана Великого». Выдержка гласила:

Едва ли на нашей планете когда-либо проводился социальный эксперимент, сравнимый по своей смелости с государственным устройством Оттоманской империи. Его ближайший идеальный прообраз мы находим в платоновской Республике, а ближайшую историческую параллель — в царстве египетских мамлюков. Но оттоманская система была свободна от пороков эллинической аристократии первой, подчинив себе и пережив второе. В США люди из провинции, занимавшиеся простой тяжелой работой, иногда садятся в президентское кресло, но они добиваются этого сами, а не с помощью специальной системы, выталкивающей их наверх. Римская Католическая Церковь может сделать из крестьянина Папу, но она никогда не пробовала искать кандидатов на свой престол среди иноверцев. Оттоманская система намеренно делала рабов государственными министрами. Из пастухов и земледельцев выбирались придворные и супруги принцесс. Молодые люди, чьи предки носили христианские имена, становились правителями в крупнейших мусульманских государствах, солдатами и генералами непобедимых армий, основной задачей которых было сокрушать Крест и воздвигать Полумесяц. Новичков не спрашивали: «Кто был твой отец?», или «Во что ты веришь?», или даже «Известен ли тебе наш язык?» Просто смотрели на лицо и телосложение и говорили: «Ты будешь солдатом, а если достойно проявишь себя, то генералом» или «Ты будешь ученым и джентльменом, а если у тебя окажутся способности — правителем или первым министром». Игнорировались глубоко укоренившиеся привычки, составляющие то, что называется «человеческой натурой», игнорировались религиозные и социальные предрассудки, которые обычно считаются основой жизни. Оттоманская система забирала детей из родительского дома, лишая их семейной опеки в самые активные годы. Люди были лишены собственности; не имели никаких гарантий того, что их сыновья и дочери смогут воспользоваться какими-либо благами по наследству; повышались и понижались в своих должностях, независимо от своего происхождения и предыдущих заслуг; обучались своеобразной этике и религии и всегда ощущали занесенный над их головами меч, который в любой момент мог положить конец блестящей карьере.