Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 5 из 22



Разрезая огненную воду, по самой середине реки прошел большой моторный катер. Какая-то птица, посвистывая, пролетела над головами, и звонко пробили склянки на соседнем мониторе М-23.

- Хорошо бы сейчас оказаться дома, - неожиданно сказал Кларк. - Я четыре года болтаюсь по всяким морям и, верьте мне, больше не жажду славы.

Штейнгель невольно съежился. Ему почему-то стало холодно.

- Завтра опять будет дождь, - сказал он, чтобы скрыть охватившее его чувство.

Из машинного люка вылезли два человека в промасленных коричневых комбинезонах. Оба на мгновение остановились, равнодушно взглянули на закат и, точно по команде повернувшись, прошли в нос. Наверное, им тоже хотелось вернуться домой.

Но, поймав себя на такой мысли, Штейнгель усмехнулся. Машинисты М-25 могли хотеть чего угодно,- дело от этого не менялось. К счастью, хозяином положения было британское правительство, а оно никогда не стало бы мириться с большевиками.

- И все-таки мы будем воевать, - сказал Штейнгель. - Другого выхода нет. А домой вернемся своевременно. Когда кончим наше дело.

- Возможно, - с новой неприязнью в голосе ответил Кларк и ушел вниз в кают-компанию.

Идти за ним не стоило, а наверху делать было решительно нечего. Попросить катер и, якобы по делам службы, пройти на флагманский корабль "Бородино"? Нет, в штабе тоже не с кем было поговорить.

Хотелось ли ему, мичману барону Штейнгелю, так же как всем этим англичанам, вот сейчас оказаться у себя дома?

Не слишком. Правда, красных в Эстляндии благополучно ликвидировали, но вопрос об имении под Дерптом все еще оставался открытым. И, кроме того, он вовсе не желал становиться гражданином какой-то картофельной республики. Он мог вернуться только в столицу России - Петроград.

А потому ему приходилось пока что разгуливать по верхней палубе и, чтобы не было слишком скучно, воображать, что он стоит на вахте.

4

Вместо сходни с берега на борт канонерской лодки "Командарм" были положены две длинные доски. Они прогибались под ногами, и с них запросто можно было свалиться в воду.

Вахтенный пропал неизвестно куда, а шлюпку, привязанную к колесному кожуху, било о борт и уже наполовину залило водой.

Все это безобразие становилось нестерпимым, и его следовало немедленно прекратить.

- Вахтенный! - крикнул Бахметьев, с трудом взобравшись на борт своего корабля, но никто ему не ответил. - Вахтенный! - крикнул он еще громче, и из внезапно раскрывшейся двери камбуза выскочил рулевой Слепень. - Кто на вахте? - спросил Бахметьев, потому что Слепень в дополнение к своим прямым обязанностям был строевым старшиной и вел наряды.

- На вахте, товарищ командир? - переспросил он, чтобы дать себе время вспомнить.

- Где же еще, черт! - Бахметьев был до крайности раздражен всем, что случилось с ним в штабе флотилии, и, кроме того, был определенно голоден, а хлеба у него в каюте не оставалось.

- На вахте... - еще раз повторил Слепень и неожиданно сознался: - Ей-ей не помню. Такой молодой, из водников. Белобрысый.



- Превосходно, - ответил Бахметьев. - Вашему белобрысому за то, что его не оказалось на месте, - десять суток без берега. А вам пять, чтобы в другой раз лучше помнили.

- Есть пять! - Слепень никак не ожидал подобных строгостей, а потому даже растерялся.- Есть десять!

- А пока что позаботьтесь, чтобы у вас не утонула шлюпка, и сейчас же сделайте из этих досок приличную сходню. Исполнение я проверю. - И, не дожидаясь ответа, Бахметьев быстрыми шагами пошел к двери, помещавшейся в надстройке командирской каюты.

- Сплошная пакость, - пробормотал он, но, обогнув высокую поленницу дров, чуть не наткнулся на комиссара Ярошенку и резко остановился.

- Замечательный вечер, - негромко сказал Ярошенко. - Тишина и такое небо. Взгляните вон на ту тучу. Она будто рыба с красными плавниками.

И голос, и слова Ярошенки были настолько неожиданными, что Бахметьев раскрыл рот, но выговорить ничего не смог.

Медное солнце садилось за лесом противоположного берега, и закат огромным пожаром стоял над рекой. Одна из туч действительно была похожей на чудовищную рыбу, но неужели комиссар Ярошенко мог любоваться красотами природы?

- Завтра будет ветер, - сказал наконец Бахметьев, потому что что-нибудь сказать нужно было. - Это гораздо лучше, чем дождь.

Ярошенко улыбнулся:

- Ну конечно, лучше. Значит, нам с вами унывать ни к чему? Верно?

На стоявшем за кормой "Робеспьере" пробили склянки и резко просвистела дудка вахтенного. Кем мог быть раньше этот комиссар Ярошенко? Все равно, кем бы он ни был, разговаривать с ним следовало осторожно. Но внезапно Бахметьев почувствовал, что соблюдать осторожность в разговорах и заниматься всяческой дипломатией он больше не может. Никак не может.

- Чепуха все это, - решительно сказал он. - Собачья чепуха. Смотреть противно.

Ярошенко промолчал. Казалось, что он даже не слышал, но останавливаться уже было поздно:

- Вы поймите: так воевать нельзя. Нет никакой физической возможности. Все равно ничего не выйдет. Это же не флотилия, а плавучая богадельня. Колесные калоши с расстрелянными пушками, совершенно необученные команды и какое-то фантастическое командование. Один комфлот Шадринский чего стоит! Боится всего на свете, вплоть до своих писарей. А наш начальник дивизиона Малиничев? Дурак, и уши холодные! Только что в штабе врал, будто поднял совершенно правильный сигнал "Отходить к базе", и возмущался нашим поведением.

- Малиничев, говорят, обладает немалым опытом, - с еле заметной усмешкой возразил Ярошенко. - Кажется, он бывший лейтенант.

- Бывший лейтенант! Разве можно теперь судить о командире по его прежнему чину? - И вдруг Бахметьев сообразил, что говорит что-то неладное. Что-то идущее вразрез со всеми его представлениями о службе. Какую-то неожиданную ересь. Как это вышло?

- Если не ошибаюсь, он был старшим офицером на одном из новых миноносцев, - продолжал Ярошенко. - Вряд ли ему дали бы такое назначение, если бы он никуда не годился.

Верно. Лейтенант Малиничев был старшим офицером на "Капитане Кроуне" и пользовался хорошей репутацией. Почему же он здесь не мог справиться с тремя несчастными вооруженными буксирами и только путал? И внезапно Бахметьеву пришла в голову совершенно новая мысль: