Страница 28 из 28
- Значит, понял, - во весь рот улыбнулся Владимир Васильевич и поднял чемодан.
Мы стали спускаться вниз. У подъезда я увидел светло-бежевый "ЗИС-101". Шофер стоял у открытой дверцы и этим торопил отъезжающих.
Наверно, все завидовали Ишиным. Во всяком случае, я завидовал. Они были первыми людьми в нашем доме, которые летели самолетом. До войны на самолетах в нашем доме не летал никто, ну, кроме самого Владимира Васильевича. Даже Гаврилов не летал. По-моему, до войны на самолетах вообще летали только летчики и полярники. Это теперь все летают: и в гости, и в отпуск, и в командировку, и даже в пионерские лагеря на юг. И между прочим, подавляющее большинство теперешних самолетов летают на керосине. Во всяком случае, все реактивные и турбовинтовые.
Машина тронулась, свернула за угол. А мы стояли у подъезда: Егор Алексеевич, Андрей Глебович, Галя, тетя Лида и я. Стояли и смотрели.
Из-за колокольни на углу появились два человека. Я сразу узнал Шурку и участкового Зайцева. Они шли к нам, оба усталые и хмурые.
- Поймали? - спросила тетя Лида.
- Нет, - коротко ответил Зайцев.
- Толика поймали, - сказал мне Шурка. - Он говорит, что Петын с новыми документами уехал в Ташкент.
- Эх, - вздохнул Гаврилов, - шпионов ловили, а фашиста упустили. Нужно, чтоб люди с детства могли отличать человека от фашиста.
Егор Алексеевич говорил это всем. Он смотрел куда-то поверх наших с Шуркой голов, но мне казалось, что он смотрит на меня и что все смотрят на меня.
ЧТО БЫЛО ДАЛЬШЕ
Во второй половине октября 1941 года, когда фронт придвинулся к Москве и через поля совхоза, где мы летом просили машину, пролегли противотанковые рвы, а над Москвой вперемешку со снегом летали фашистские листовки, когда над Мавзолеем был воздвигнут двухэтажный фанерный дом с мезонином, когда на улицах в центре города появились долговременные огневые точки, когда мы с Шуркой помогали строить баррикады возле нашего моста, а на ближних улицах стояли надолбы, - Сережа Байков и Галя Кириакис ушли на фронт.
У Гали была справка об окончании курсов медсестер. За Сережу хлопотала комсомольская организация.
Они ушли на рассвете, когда из репродукторов возле кинотеатра звучала первая песня той поры - "Священная война".
В тот день после работы к тете Лиде пришел Андрей Глебович. Он долго сидел за столом, мешал ложечкой чай в стакане, но не пил его. Просто сидел за столом, ничего не говорил и мешал ложечкой чай в стакане. До сих пор я слышу, как позвякивает эта ложечка.
Вечером, как всегда, была воздушная тревога.
Я вылез на крышу и увидел, что Москва вся белая белая...
Было холодно. Замерзла вода в пожарной бочке. На крыше мы теперь сидели в зимних пальто и шапках.
- В магазинах только кофе остался, - сказал Шурка. - Даже крабов нет.
Мы были на крыше вдвоем с Шуркой.
Я представил себе, как шагает по дороге Сережа Байков - белобрысый, с белыми бровями и белыми ресницами. Он идет в шинели с винтовкой. А рядом с ним шагает Галя. Из-под пилотки - черные кудри, на боку - санитарная сумка, и поет она песню из кинофильма "Остров сокровищ":
Если ранили друга,
Перевяжет подруга
Горячие раны его...
"Погоди, - подумал я, - постой! Зачем же это?"
Я не хотел, чтобы Сережку ранили. Я хотел, чтобы он всегда был абсолютно здоров и никто его не перевязывал.
Сережка погиб в 1943 году, Шурка - в 1945. Мой год на фронт не попал, и я вот живу.