Осколки тяжести

- Это произошло семьсот земных лет тому назад. Для Оринды это была именно та критическая эпоха в развития разумной жизни, она была и v нас, на нашей планете, когда разум овладевает энергией вещества. Но у нас это овладение послужило расцвету, дошло до покорения тяжести, а у них привело к гибели.

На экране появились громадные сооружения. Нет перспективы дали, нет деревьев... Одни заводские трубы, дышащие в небо копотью. И небо от дыма посерело.

Ирина оцепенела: ей почему-то показалось, что это Земля, родная Земля, и она крикнула:

- Да это же Земля!

- Да, это Земля, - жестко сказал проксимианец, - Калифорнийские заводы. На таких точно заводах на Оринде семьсот лет тому назад была получена первая водородная бомба.

Ирина отодвинулась, закрыла лицо руками.

- Смотри! Это уже Оринда.

Пустырь с огромным котлованом... Кое-где что-то белеет, не то камни, не то скопления обнаженных костей...

- Семьсот лет не могли сгладить это. Шестьсот миллионов человек погибло сразу. И более трех миллиардов - в последующие двести лет. Потом вымирание значительно сократилось, появились организмы, способные переносить излучения. И ты этих людей видела! Но и они, правда, уже гораздо медленнее, но тоже гибнут.

- А спасенье?! Есть ли спасенье?! - шепотом спросила Ирина.

- Почти нет. У них не хватит ни разума, ни воли.

Ирина краем глаза опять покосилась на экран. Непроглядной тьмой зияла глубочайшая воронка. И Ирине показалось, что среди чего-то мутно белеющего она ясно различает и округлость человеческого черепа, и тонкие кости ног.

Инг мог бесконечно долго смотреть на Ирину, ловить каждое ее движение, едва уловимые изменения лица. Этот взгляд сначала смущал девушку, а потом она привыкла и просто перестала замечать. А Инг все смотрел и смотрел. И почему-то ему вспоминалось прошлое. Оринда, яркая, сверкающая, и жаркий воздух. Белокаменные ущелья и долины с бесконечными зарослями огромных темно-красных цветов. Их не было в древности. Они возникли потом, после Эры Ужасов. И разрослись. У них тонкие стебли и холодные вялые листья, а венчики с треугольными бархатистыми лепестками опущены к земле. И Оона...

Да-да, ее звали именно Оона. Слабая память Инга смогла удержать ее имя. Оона любила эти цветы. У нее были такие же полупрозрачные глаза, как у Ирины... И движения, хотя немного и неуклюжие, но легкие. Тоже почти такие, как у Ирины... Вот почему Инг смотрит на Ирину, а помнится ему Оона. Оона ближе, Оона роднее... Ирина - мечта, воскресшая из прошлого. А Оона - подруга детства и юности. Ирина хотя и рядом с ним, но это малопонятное существо другого мира, это, наверно, его тяготение художника к строгой красоте человечесткого тела. А Оонареальность, содержание его прошлой жизни. Он отлично помнит, что ее уже давным-давно нет...

Она высокая, как и все ориндки, намного выше Ирины. И руки у нее длинные, с посиневшими ногтями... Но волосы совершенно светлые и гораздо нежнее, чем у Ирины. Легкими кольцами они лежали на тонкой шее. И губы были бледные.

Она прижимала к себе охапками эти мрачные цветы, прятала в них лицо. Аромат растений возбуждал ее. Она смеялась. По-детски радостно смеялась своему ярчайшему солнцу, и белым горам, и этому горьковатому запаху траурных цветов. А он боготворил ее за этот смех, за бледное, как бы выточенное из камня лицо.

На Оринде властвовал суровый закон. Его ввели сто лет тому назад. Иного выхода не было. Каждый третий ребенок рождался уродом - двухголовые, ноги без ступней, волчья пасть, недоразвитые глаза... Человечество не могло содержать бесконечное множество уродов. Их топили.

Семьи распались. И сильные, страстные чувства иссякли. Люди сходились и расходились. Рождались случайные дети.

Но Инг любил! И видел в своей подруге всю радость мира, всю радость жизни, хотя и поруганной, но все-таки жизни. Ему было очень тяжело, когда он понял, что Оона скоро станет матерью.

И однажды...

Топили детей-уродов. Люди с закрытыми лицами в бесформенных белых балдахинах принимали младенцев из рук матерей. А потом шли по широкой дороге. Дорога, белая от пыли камней. Вдоль нее широколистые, как пальмы, фиолетовые деревья. Сияющая альфа Центавра в безоблачном небе...

И матери, отдав ребенка, бессильно опускались на землю... И тихо плакали, не то всхлипывая, не то завывая... А потом... все забывалось...

И вдруг Инг среди них увидел Оону. Она не дрожала. Ни слез, ни мольбы в глазах, только губы крепко сжаты. Она почти спокойно протянула ребенка и даже не всхлипнула, а только смотрела, как уносили ее дитя по белой дороге среди родных фиолетовых зарослей.

Дорога сворачивала налево, туда, где стояла острая скала - вершина смерти. У ее подножья бурлящий водоворот... Там, на мгновенье мелькнув своим тельцем, исчезали те, кому не суждено жить.

Вот четкие силуэты широких одеяний приблизились к повороту.

И тогда Оона дико закричала. Инг бросился ей наперерез, чтобы задержать, остановить... Но она уже далеко бежала по сверкающей утоптанной земле, нелепо размахивая руками. И ее глухой надсадный стон заполнил безмятежную синь воздуха.

А те, впереди, все так же бесстрастно, равномерно шагали. Инг бежал почти рядом с Ооной, бежал, задыхаясь от непривычно резких движений. Но в эти минуты Оона была гораздо сильнее его.

Она вырвала свое дитя из рук палача, но ослабела и протянула его Ингу.

- Беги! Беги быстрее!

Ребенка сразу же отняли. И кто-то ударил Оону чем-то острым по голове. Левый висок был разбит... И текла кровь очень яркой и очень узенькой стрункой. Оона больше не кричала: ни звука, ни стона, только шаталась... И все-таки шла за сыном...

Потом его тело с глухим всплеском упало в темный поток... И Оона рванулась за ним. Никто не помог ей.

Только Инг, уже много времени спустя, вытащил тело женщины на берег. Вся левая половина лица была багрово-синей, наверно от удара. А справа, если смотреть в профиль, те же черты, как бы выточенные из родных матово-белых камней. Глаза остекленели, но широко раскрыты. Волосы скоро высохли и пушистыми кольцами лежали вокруг шеи. И голова, как всегда, запрокинута к небу. И кажется, она вотвот засмеется тихо и изумленно, засмеется так, как могут смеяться только дети.

БОРЬБА ПРОДОЛЖАЕТСЯ

Земля была внизу. Она дышала. Дышала легким голубым свечением, охватившим планету там, где горело Солнце. На огромной мутной полусфере, которая жила, волновалась, ежесекундно меняясь на глазах, постоянно оставалась одна-единственная линия - раздел между днем и ночью.

Они всегда находились во тьме, и над ними непривычно сверкали немигающие далекие светила. Но расположение звезд прежнее, как на Земле. И Ирина узнавала знакомые созвездия. Только здесь они казались неожиданно четкими и яркими.

А взгляд постоянно тянется туда, где Земля и где всегда день. Темные пятна проплывали над затуманенной поверхностью - это скопление туч. Там идут ливни и гремят грозы. Зеленые массивы лесов, желтые пустыни, ярко-синие моря. Но самым удивительным остается воздух - голубое сияние Земли, ее томление и жизнь.

- Вот уже пять земных суток космоплан висит над Землей в поле проникаемости, - так начал свой рассказ проксимианец.

Ирина слушала плохо. Она вся была там, где родилась, в этом голубом тумане, без которого для нес жизнь немыслима... И он понимал это.

- Я хочу объяснить тебе, почему ты здесь, среди нас.

Ирина сразу же повернулась в его сторону н прикрыла смотровое окно. Земля исчезла.

- Вспомни все, вспомни, что было в твой последний вечер...

Он говорил, говорил без слов. И его мысли становились мыслями Ирины.

Красное Солнце в мареве зноя совсем склонилось к закату. Она стоит перед зеркалом в прозрачно-белом платье. Огненный шар у ее окна...

- Мы ожидали вспышки на Солнце. Вот-вот поток частиц с громадной энергией должен вырваться из недр Солнца. Мы ближе спустились к земле. Нам хотелось проследить, как усиление излучения скажется на атмосфере Земли. Обилие света ослепляло, и мы не заметили тонкой паутины ваших сооружений. Это едва не погубило нас. Раньше мы и не подозревали, что вам известно антивещество. Как вдруг... К корпусу нашего корабля понеслось необычно большое количество непонятных светящихся шариков... Это были сгустки энергии.