Ночной звонок

Когда стемнело, бабушка, беспрекословно заставляя слушаться, расположила всех на ночлег по своему усмотрению: отяжелевший Квашнин с Леокадией были уложены на бабушкину постель, к которой подставили скамейку, а сама бабушка прилегла в дровяном сарайчике, где у нее стояла запасная коечка на случай душной, жаркой погоды.

Молодежь должна была спать в машине, но легла одна только Надя. Яша давно ушел на свою работу: сидеть около склада под лампочкой, сторожить, а Митя с Владей на ступеньках крыльца, по указанию Яши, ожидали, пока не взойдет луна.

- Как эта вся путаница у вас получилась? - спросила Владя. - Черт те что! Звонишь по телефону, я мчусь, рыдаю, как идиотка, перед твоей мамашей!..

- Откуда я знаю! Что-нибудь с телеграммой, наверное... Родители вообще хотели меня одного отправить.

- У вас, как я погляжу, все такие же близкие и приятные отношения с отцом.

- А с чего им меняться? Я его по-своему даже люблю. И он меня тоже. По-своему.

- Все любят по-своему, - сказала Владя и хмуро усмехнулась. - Да что твой отец? Обыкновенный человек. Равнодушный.

- Благополучный. Не просто благополучный, а в высочайшей степени благополучный, всегда и всюду, при любых обстоятельствах. Человек, одаренный высокоразвитым чутьем на любое неблагополучие в окружающей его среде...

- Туманно, но что-то похоже на правду. Сердитый ты на своего папу сегодня. С чего это? - насмешливо спросила Владя.

- Не знаю... С тобой давно не разговаривал, может быть, от этого... Когда он узнал, что нужно ехать на похороны, ты знаешь, что с ним было? Он расстроился. Он даже рассердился, что произошел такой беспорядок и его тревожат. Честное слово.

- А все-таки обрадовался, когда бабушку увидел.

- Мама еще больше обрадовалась. Она правда обрадовалась... Да я разве говорил, что он крокодил? Он же человек. Его сейчас встряхнуло немножко. Но он скоро отойдет.

- Луна взошла, а мы сидим! - Владя вскочила. - А ты, если трусишь, лучше не ходи. Я не боюсь одна.

- Я не трушу, просто я еще никогда не воровал...

- Ну и сиди!

- Я иду с тобой, но не потому, что ты меня подзуживаешь, а потому, что я сам, самостоятельно принял решение пойти и добыть для бабки колья. Ты дорогу-то хоть знаешь?

Они вышли на пустынную дорогу, по одной стороне освещенную луной, и прошли два или три дома, где уже были погашены все огни.

На лугу одинокая стреноженная лошадь, увидев их, подняла голову и тихонько заржала.

Просека в лесу, куда они свернули, тоже была освещена по одной стороне: там видны были отдельные деревья, белели стволы берез, но по другую сторону лес стоял сплошной черной массой, оттуда пахло ночной сыростью, и в самых черных провалах что-то шуршало, жило и шевелилось.

Владя знала эту просеку днем, но теперь это была совсем другая просека, неожиданная, неузнаваемая и бесконечно удлинившаяся. Они шли-шли, и Владя не узнавала ни одной приметы: ни горки справа, ни развилки двух просек.

Им казалось, что они давным-давно идут, взявшись за руки и спотыкаясь, сами не зная куда, когда Владя заметила наконец, что деревья справа начинают подниматься стеной все выше. Это началась горка - длинный, высокий вал, означавший, что они едва только еще начали свой путь, едва вошли в лес.

Потеряв счет времени - сначала им обоим казалось, что они прошли уже десяток километров, потом стало казаться, что они уже не первую ночь идут, - спотыкаясь о корни громадных сосен, крепко держась за руки, поддерживая друг друга, они пробирались через лес, пока наконец оба вместе не упали, и только тогда Владя, поднимаясь с земли и потирая колено, узнала, что это и есть развилка, где им нужно сворачивать влево на малую просеку.

Эта просека прямо упиралась в мокрый, заболоченный луг, и им немножко не доходя до болота нужно было где-то сворачивать и искать по полянкам, где сложены вырубленные деревца.

- Ну, вот, - тихо сказала Владя. - Надо перебираться через эту канаву и тут искать. Дальше не пройдешь: болото уже под ногами чавкает. Ты канаву видишь?

- Я не слепой, - сказал Митя. - Пусти, я первый! - Он без разбега прыгнул, поскользнулся на другом краю канавы, и Владя ахнула, услышав шумный всплеск воды.

- Ты свалился в канаву?

- Нет, канава свалилась на меня! - злобно огрызнулся Митя, на четвереньках выползая по глинистому краю.

- Там разве глубоко?

- Для стоящего человека не глубоко, а для того, кто сумел на дно сесть, хватает! Теперь прыгай ты. Вот я тебе протянул руку, ты ее видишь?

- Вижу, - сказала Владя, разбежалась и перепрыгнула так, что столкнулась с Митей грудь с грудью. - Ну, пошли!

Продираясь сквозь чащу низкорослых елок, цеплявшихся сухими веточками и царапавшими им руки, они вышли на открытое место - маленькую полянку, где было посветлее, и тут сразу увидели целый ворох не очень длинных березовых стволов с обрубленными ветками и вершинками.

- Ну, вот это, наверное, и есть! - с облегчением прошептала Владя. Ты что!

Митя ощупал толстые концы березок и с раздражением пнул их ногой.

- Он нас какие учил воровать? По десять сантиметров. А это что?.. Для этого я в канаву лез?

- Что же делать? Пойдем искать дальше?

- Раз ты меня толкнула на этот путь, теперь слушайся! Ты стань и стой около этой кочки зубочисток. Отсюда мы, по крайней мере, найдем дорогу к просеке. А я пойду искать кругом. Если я заблужусь, ты мне посвисти. Ты свистеть умеешь?

- Память у тебя!

- Верно, я знаю, прости... - Слышно было, как он хмыкнул в темноте и, ухмыляясь, сказал: - Это у меня вырвалось. А я, конечно, помню. Так что ты мне так ответь, как когда я тебя вызывал. Ты помнишь, как? Ну, иду, иду, не к чему вкладывать столько презрения в свое молчание!

Владя осталась одна, прислушиваясь к удаляющемуся похрустыванию веток. Луна уже поднялась выше, и верхушки деревьев были облиты ее спокойным светом. Лес тихонько шуршал, жил своей жизнью, в траве шмыгали какие-то зверьки, тоже погруженные в заботы своей жизни, и, думая обо всем этом, Владя почувствовала, что она сама сейчас, когда ей не надо острить, скрывать, где болит, болтать с Митей о пустяках, и молчать, о чем думаешь, - сейчас среди этого леса, под тихим небом, пожалуй, она, Владя, и есть настоящая. И как трудно быть настоящей с другим человеком! И как с Митей им это почему-то так и не удалось. Так легко быть злым, колким, остроумным, в кавычках, или даже без них, насмешливым надо всем на свете!.. Ведь, высмеивая кого-нибудь, ты себя ставишь выше его. Если говоришь "дурак", подразумевается, что ты-то умный. Иначе это было бы не ругательство, а братское приветствие двух дураков... И что для того, чтобы высмеять человека, не нужно быть ни умнее, ни лучше его... Если тебя назовут "добреньким", то это обидно. А "недобрым" - не обидно. И как это невольное скрывание всего нежного, хорошего, так легко высмеиваемого, уязвимого и доброго, непримиримая твердость в осуждении слабых и смешных черт другого все это мало-помалу разрушило их жизнь с Митей. И хотя, может быть, все это забудется и пройдет, - потеряны не только годы, но что-то еще, чего очень жаль.

Откуда-то издалека донесся коротенький сигнал свистом, вроде "Куть-куть!", и она ответила: "Куть, куть-куть!"

Митя, видно, и вправду заплутался, потому что еще несколько раз посвистывал, и она отвечала, пока наконец не услышала, как он ломится через чащу.

Тяжело дыша, пыхтя, спотыкаясь и изнемогая, он выбрался на полянку и прохрипел:

- Берись за тонкие концы!

Они взвалили на плечи тонкие березовые стволы, пружинившие на концах, и, отворачивая лица, стали продираться обратно к канаве, кое-как перевалились через нее и присели, чтоб отдышаться.

- Тяжелы, черти! - сказал Митя. - Если б меня канава так не разозлила, я бы не поднял!

- Мы и так не донесем!

Митя снял ремешок от брюк, и они вдвоем, уминая и надавливая на связку стволов, кое-как застегнули ремень на последнюю дырочку. Взвалили связку на плечи и зашагали в ногу, снова спотыкаясь и ругаясь шепотом.