Ночной звонок

- Бери машину, - сказал Квашнин.

Минуту все молча ели, потом Митя удивленно отложил вилку и в раздумье пробормотал:

- Гм... А бабушка-то, значит, того?.. Как же это вдруг случилось? Ему никто не ответил, и он встал из-за стола, ушел в дом и притворил за собой дверь. Стоя у телефона, он долго задумчиво листал записную книжечку, исписанную вдоль и поперек, нашел номер и стал звонить по телефону.

Он коротко переговорил с кем-то, вернулся на прежнее место за столом и стал есть.

- Что это за секреты, двери от родителей затворять? - пытаясь говорить уверенно, начала Леокадия. - Кому это ты звонил?

Митя спокойно прожевал то, что было во рту, запил двумя неторопливыми глотками чая, чтобы показать, что он и вообще мог бы не отвечать.

- Владе.

- Этого еще не хватало!.. - Владя была разведенная жена Мити, о которой в доме уже два года не говорилось ни разу. - Ей-то какое дело?

- Вообще, кому какое дело, когда кто-нибудь умирает? Просто некрасиво было бы ей не сообщить.

- Ну, и ты сообщил? - иронически скривив набок рот, спросила Леокадия. - И что же дальше?

- Дальше она, кажется, заревела. Впрочем, возможно, это мне показалось.

- Показалось! Счастье твое, что вы разошлись.

- Угу... И ее тоже.

- Очень может быть. Она, говорят, не растерялась после того, как ушла из нашей семьи!.. Про нее такое рассказывают! Тебе-то хоть это известно?

- Да! - с глухим рыданием в голосе отозвался Митя и чуть не подавился котлетой. - Слышал. У нее романы! С мужчинами! Я слышал, но я молчал, чтоб не разбить твое сердце.

- Был шут и шутом останешься! - с досадой сказала Леокадия.

- А ты, мамочка, лучше не вклинивайся в вопросы, которые, мягко говоря, не входят в сферу твоих непосредственных интересов... Какое тебе до нее дело, раз мне на все это наплевать?

Квашнин постучал ребром ладони по столу.

- Ты с матерью разговариваешь!

- А мать со мной разговаривает, - непринужденно пояснил Митя. - Так мы и беседуем!

- Помолчите вы оба, - приказал Квашнин и замолчал, прислушиваясь к тому, что творится у него в голове, или в душе, или черт его знает где, откуда возникает это чувство, что совершается что-то неположенное. Он непоколебимо уважал себя за то, что всю жизнь поступал "как положено", это было самым главным в его жизни, решающим во всех вопросах: что положено хорошо, нормально, правильно или неизбежно, что не положено - плохо. Теперь умерла мать - так положено, потому что она старая. А чтоб сын не появился на похоронах, это не положено. Он дошел до этого с полной ясностью и сразу перестал колебаться. И, встав из-за стола, кашлянул, как делал всегда, прежде чем объявить твердое решение.

- Значит, решаем так: Дмитрий, иди выводи машину. Я поеду сам. Если хотите со мной, поезжайте. Бензин есть? Лёка, приготовь мне черный костюм, а этот, полосатый, каторжный, убери.

- Здравствуйте! Теперь вдруг ехать! - сказала Леокадия, понимая, что спорить бесполезно, и бросилась убирать посуду. - Вот у нас всегда так!

...В машине было жарко, несмотря на ветер, врывавшийся через опущенные стекла. Митя, сидя за рулем, гнал машину на большой скорости по голой, гладкой автомагистрали.

Ларион Васильевич, сидя рядом с сыном, потел в своем черном костюме и молчал. Правильное решение было принято, и теперь он готов был терпеливо дожидаться, когда все кончится и, вернувшись домой, можно будет принять душ, переодеться, прилечь в прохладе, развернуть оставшиеся на столе непрочитанные сегодняшние газеты.

Леокадия задремывала на заднем сиденье, но по временам сердито говорила:

- Митя, ты потише, пожалуйста, я прошу!

Митя бросал взгляд на спидометр, где стрелка показывала девяносто пять, и спокойно отвечал:

- Мы едем ровно шестьдесят километров, куда еще тише?

- Шестьдесят - это хорошо, вот так и поезжай, - наставительно говорила Леокадия и опять начинала дремать.

Указатель, около которого им нужно было сворачивать, они проскочили на быстром ходу, едва успев разглядеть. Пришлось повернуть обратно, машина осторожно сползла с асфальта на грунтовую дорогу и пошла потише, оставляя за собой пыльный хвост.

На тихом ходу в машине стало душно, точно в избе на припеке. Дорога делалась все хуже, машину встряхивало, и она то и дело мягко ныряла в рытвины. Наконец по обе стороны дороги разом поднялся высокий лес, и они стали искать место, где бы остановиться подышать и размяться.

Митя выбрал место, которое ему понравилось, и съехал на обочину в тень, приминая густую траву.

Распахнув все дверцы, они вылезли, и Митя, не дожидаясь, пока Леокадия скажет, какой тут в лесу свежий и приятный воздух, гораздо лучше, чем у них на даче, но зато на даче воздух все-таки гораздо лучше, чем в Москве, перешагнул через канаву и вошел в лес.

С каждым шагом под ногами становилось все мягче, он ступал, как по толстым моховым подушкам, потом вошел в целое море папоротников. В лесу было сумрачно, и только с одной стороны кое-где в этот сумрак лились полосы солнечного света.

Ствол толстого, покрытого мохом дерева лежал поперек давно не хоженной тропинки. Митя наступил на него, и он с мягким шуршанием развалился под ногой. Большая птица взлетела и пронеслась, мелькая и пропадая между стволами деревьев.

На полянке стояло несколько сыроежек - розовых, желтых и зеленоватых. Таких крупных он и не видывал никогда - точно большие чайные блюдца свежие, крепкие, как репа, и на краю одной розовой сыроежки, полной воды, сидела какая-то птичка. Митя остановился, не замечая, что улыбается, и долго смотрел, как она, взмахивая хвостиком, наклоняется и пьет воду, точно из большой розовой чаши. Вода была, наверное, очень вкусная, чистая и холодная, и ей очень удобно было сидеть на краю и окунать нос, и Митя, хотя и слышал, что его зовут с дорога, не двинулся до тех пор, пока пичуга не спорхнула на землю и не ушла куда-то в чащу папоротников.

- Неужели ты не мог откликнуться? Мы кричим, зовем... Поглядите, он еще улыбается! - удивилась Леокадия, когда он вернулся к машине.

- Разве я улыбаюсь? Да, забавно: понимаешь, пичужка такая, точно на краю бассейна, сидит и пьет воду из розового гриба.

- И совершенно неостроумно.

Теперь за руль сел Ларион Васильевич. Они двинулись дальше и доехали до перекрестка, где увидели указатель со стрелкой: "Поселок Висьма. Дом отдыха "Приволье".

Леокадия долго соображала и вдруг спросила:

- Что это еще за птичка? Ты правду сказал или пошутил?

- Конечно, пошутил.

- Я так и знала.

Они въехали в последний поселок перед Висьмой, и Квашнин остановил машину около продмага, чтобы расспросить, как ехать дальше. Почти весь поселок был домом отдыха со всем, что для него полагается: лодочной станцией, танцплощадкой, расчищенными дорожками, круглой клумбой и плакатами на столбах, в кратких словах объяснявшими отдыхающим, почему нехорошо поджигать окрестные леса, ломать скамейки и купаться в нетрезвом виде.

Квашнин позвал Митю в магазин, и они в два приема вынесли оттуда и уложили на заднем сиденье все, что купили: банки консервов, два круга полукопченой колбасы и несколько бутылок вина.

- Дальше приличных магазинов не будет, - объяснил Квашнин. - А там эта соседка... да еще, вероятно, не одна. Придется угостить. Что ж, мы с пустыми руками приедем?

Им сказали, что езды до Висьмы осталось полчаса, не больше, по плохой дороге, тянувшейся вокруг залива между лесом и берегом моря, захламленным обломками тростника и лохматыми водорослями.

Теперь они ехали совсем медленно, дорога была пустая, только две девушки быстрым шагом шли впереди них в ту же сторону, так что их медленно нагоняли.

Митя внимательно к ним пригляделся, потом высунул голову из машины и, видимо, окончательно разглядев, откинулся обратно на спинку.

- Это Владька с какой-то девчонкой.

- Как это ты можешь в спину разглядеть! Откуда она тут.