Владычица магии

— А мне казалось, Малая Британия — христианские земли.

— Да, так и есть, — равнодушно подтвердила Вивиана. — Его священники отзвонят в колокола, помажут его святым мирром и объяснят, что его Бог ради него пожертвовал собою. Но народ ни за что не примет короля, который сам не обещан в Великую жертву.

Игрейна глубоко вздохнула.

— Я так мало знаю…

— В древние времена, Игрейна, — объяснила Вивиана, — король связывал свою жизнь с благоденствием земли и, подобно всем мерлинам Британии, клялся: если на землю его обрушатся бедствия или настанут тяжкие времена, он умрет ради того, чтобы земля жила. А если он отречется от этой жертвы, земля погибнет. Я… мне не следует говорить об этом, это таинство, но ведь и ты, Игрейна, ты тоже на свой лад отдаешь жизнь за исцеление земли. Никто из рожениц не знает, не потребует ли Богиня ее жизнь. Некогда и я лежала связанной и беспомощной, и к горлу моему был приставлен нож, но я знала: если смерть заберет меня, моя искупительная кровь возродит землю… — Голос ее, дрогнув, умолк, благоговейно молчала и Игрейна.

— Часть Малой Британии тоже сокрылась в туманах, и Великое Каменное Святилище ныне уже не отыскать. Дорога, ведущая к храму, — мертвый камень, если только не знать Пути к Карнаку, — проговорила Вивиана. — Но король Бан поклялся не дать мирам разойтись и сохранить врата открытыми для таинств. Так что он намерен заключить Священный Брак с землей в знак того, что в час нужды его собственная кровь напоит посевы. Так тому и должно быть, что я, прежде чем занять место среди старух-ведуний, последний раз сослужу службу Матери, связав его королевство с Авалоном; в этом таинстве я буду для него Богиней.

Вивиана умолкла, но для Игрейны в комнате еще дрожало эхо ее голоса. Жрица склонилась над кроватью и взяла на руки спящую Моргейну — очень ласково и осторожно.

— Она еще не дева, а я еще не карга, — проговорила жрица. — Но нас — Трое, Игрейна. Вместе мы составляем Богиню, она здесь, среди нас.

Игрейна удивилась про себя, отчего жрица умолчала о сестре Моргаузе, и они были настолько открыты друг для друга, что Вивиана услышала вопрос, как если бы молодая женщина произнесла его вслух.

— У Богини есть и четвертое, тайное обличие, — прошептала она, дрожа всем телом. — Молись ей, как и я — как и я, Игрейна! — чтобы Моргауза никогда его не приняла.

Глава 3

Игрейне казалось, будто она едет под дождем вот уже целую вечность. До чего же до Лондиниума далеко — все равно что до края света!

До сих пор Игрейна путешествовала мало, если не считать того давнего переезда от Авалона до Тинтагеля. Молодая женщина мысленно сравнивала перепуганного, отчаявшегося ребенка тех времен с собою теперешней. Ныне она скакала рядом с Горлойсом, и тот взял на себя труд рассказать ей кое-что о землях, через которые они проезжали; она смеялась, поддразнивала мужа, а ночью в шатре охотно разделяла с ним ложе. Она немного скучала по Моргейне, гадая, как там дочка: плачет ли ночами, требуя мать, удается ли Моргаузе накормить ее? Но до чего отрадно было вновь обрести свободу и мчаться верхом в окружении стольких мужчин, ощущая на себе восхищенные взгляды и всеобщее почтительное внимание — никто из воинов не осмелился бы подступиться к супруге Горлойса, ею любовались — и только. Игрейна вновь перевоплотилась в беспечную девочку — но не ту испуганную дикарку, шарахающуюся от незнакомца, который стал ей мужем и которому нужно любой ценой угодить. Она словно вернулась в пору девичества, но только без тогдашней полудетской нескладности, и от души наслаждалась происходящим. Ее даже не раздражала вечная пелена дождя, за которой терялись далекие холмы, так что отряд ехал точно в белесом ореоле тумана.

«А ведь в таком тумане мы, чего доброго, собьемся с пути, ненароком окажемся во владениях фэйри и уже никогда не вернемся в этот мир, где умирающий Амброзий и честолюбец Утер строят планы спасения Британии от свирепых дикарей. Британия падет под натиском варваров, подобно Риму, а мы никогда о том не узнаем, нам будет все равно…»

— Ты устала, Игрейна? — В мягком голосе Горлойса звучала неподдельная забота. Право же, никакой он не великан-людоед, каким казался в те первые, кошмарные дни четыре года назад! Теперь он всего-навсего стареющий мужчина; в волосах и бороде полным-полно седины (хоть он и бреется тщательно по римскому обычаю); весь в шрамах после многих лет бесчисленных сражений и так трогательно старается угодить ей! Возможно, не испугайся она его так поначалу, не будь она непокорной бунтаркой, она бы поняла, что муж уже тогда пытался ей понравиться. Горлойс не был с ней жесток, а если и был, так только потому, что, по-видимому, почти ничего не знал о свойствах женского тела и о подобающем с ним обращении. Теперь Игрейне казалось, что всему виною неуклюжесть, а вовсе не жестокость, скажи она мужу, что он причиняет ей боль, и он бы ласкал ее осторожнее. Четыре года назад Игрейна думала, что это все неизбежно: и боль и ужас. Теперь она стала мудрее.

Молодая женщина лучезарно улыбнулась мужу.

— Нет-нет, ничуть, кажется, я могла бы так ехать до бесконечности! Но ты не боишься, что в столь густом тумане мы того и гляди собьемся с пути и до Лондиниума вовеки не доберемся?

— Тебе не о чем тревожиться, — серьезно отозвался он. — У меня опытные проводники, они знают путь как свои пять пальцев. А еще до вечера мы выедем на старую римскую дорогу, что ведет в самое сердце города. Так что нынче ночью мы будем спать под крышей и на приличной кровати.

— Сколь порадуюсь я приличной кровати, — кротко проворковала Игрейна, и, как она и ожидала, Горлойс так и вспыхнул. Он тут же отвернулся — так, словно жена внушала ему едва ли не страх, — и Игрейна, лишь недавно открывшая для себя эту власть, втайне возликовала.

Молодая женщина скакала рядом с Горлойсом, размышляя про себя о том, что нежданно-негаданно прониклась к мужу своего рода нежностью, причем к нежности этой примешивалось сожаление, как если бы Горлойс стал ей дорог только теперь, в преддверии утраты. Так ли или иначе, но только Игрейна знала: дни Горлойса сочтены. Никогда она не забудет, как ей впервые открылось, что муж умрет.

К Игрейне прибыл посланец с известием о том, что ей следует готовиться к приезду мужа. Горлойс прислал одного из своих людей, гонец подозрительно зыркал глазами и повсюду совал свой нос, без слов давая понять Игрейне, что, будь у него самого молодая жена, уж он-то бы примчался домой без предупреждения, в надежде уличить ее в каком-нибудь проступке или расточительстве. Игрейна, не зная за собою никакой вины — эконом рачителен, кухня в порядке, — оказала посланцу достойный прием, не обращая внимания на его назойливое любопытство. Пусть допрашивает слуг, если хочет, небось узнает, что, кроме сестры и лорда мерлина, никаких гостей в Тинтагеле она не принимала.

Гонец уехал, Игрейна повернулась идти к дому и вдруг резко остановилась. В ярком солнечном свете на нее пала тень, и накатил беспричинный страх. И в этот самый миг она увидела Горлойса: но где же его конь и свита? Он исхудал, постарел, так, что в первое мгновение Игрейна не узнала герцога; лицо его осунулось, глаза ввалились. Щеку пересекал шрам от удара мечом, этой раны Игрейна не помнила.

— Муж мой! — воскликнула она. — Горлойс… — В лице герцога отражалось такое невыразимое горе, что молодая женщина напрочь позабыла свой страх перед мужем и годы обид и, не помня себя, бросилась к нему и заговорила так, словно обращалась к своему ребенку:

— Ох, родной мой, что с тобой случилось? Что привело тебя сюда вот так — одного, безоружного, — ты не захворал ли? Ты не… — И тут Игрейна умолкла, и голос ее утих, затерялся среди отзвуков. Ибо на дворе никого не было, лишь тени струили неверный свет да звенело эхо ее голоса.

До самой ночи Игрейна упорно убеждала себя в том, что это — лишь Послание, не более, разве не так же Вивиана предупредила ее о своем приезде? Но обмануть себя не удавалось: Горлойс не обладает даром Зрения, а даже если бы и обладал, так ни за что в него бы не поверил и пользоваться бы им не стал. То, что она видела, — Игрейна знала, что это, хотя ни с чем подобным прежде не сталкивалась, — это призрак ее мужа, его двойник, тень и предвестник его смерти.