Верховная королева

Часы шли. Улучив минуту, Моргауза вышла в главный зал, где люди Лота играли в бабки. Лот наблюдал; одна из Моргаузиных прислужниц – та, что помоложе, – устроилась у него на коленях, сам он рассеянно трепал рукою ее грудь. Завидев входящую Моргаузу, девица опасливо подняла глаза и собралась уже слезать, но Моргауза лишь пожала плечами.

– Да сиди уж; среди повитух ты не нужна, а нынешнюю ночь, по крайней мере, я проведу со своей родственницей; некогда мне оспаривать у тебя место в его постели. Вот завтра – дело другое.

Девица потупилась; щеки ее заполыхали алым.

– Как там Моргейна, солнышко? – спросил Лот.

– Плохо, – отозвалась Моргауза. – Я-то рожала куда легче. – И в ярости воскликнула:

– Это ты накликал беду на мою родственницу, пожелав, чтобы она умерла родами?

Лот покачал головой:

– В этом королевстве заклятьями и магией владеешь ты, госпожа. А Моргейне я зла не желаю. Господь свидетель, жаль, если хорошенькая женщина пропадает ни за что, ни про что; а Моргейна куда как мила, хотя и языкаста. Хотя это, по чести говоря, у нее семейное, верно, солнышко? Да ведь блюдо только вкуснее, если соли добавить…

Моргауза тепло улыбнулась мужу. Пусть себе Лот развлекается в постели с пригожими девицами (а красотка на коленях – лишь одна из многих), молодая женщина знала, сколь хорошо подходит своему королю.

– Мама, а где Моргейна? – спросил Гарет. – Она обещала, что сегодня вырежет мне еще одного игрушечного рыцаря!

– Моргейне недужится, сыночек. – Моргауза вдохнула поглубже, снова изнывая от беспокойства.

– Скоро она поправится, – заверил сынишку Лот, – и у тебя будет маленький кузен, товарищ для игр. Он станет тебе приемным братом и другом; присловье гласит, что родственные узы сохраняют силу в трех поколениях, а узы приемной семьи – в семи; а поскольку сынок Моргейны связан с тобою и так, и этак, он будет для тебя больше, чем родной брат.

– Другу я порадуюсь, – молвил Гарет. – Агравейн надо мной насмехается и зовет меня глупым, говорит, что для деревянных рыцарей я уже слишком большой!

– Ну, так сынок Моргейны станет тебе другом, как только чуть-чуть подрастет, – заверила Моргауза. – Сперва он будет все равно что щенок, у которого и глазки-то еще не прорезались, но через год-другой ты уже сможешь с ним играть. Богиня внемлет молитвам малых детей, сынок, так что помолись Богине, чтобы она тебя услышала и дала Моргейне и крепкого сына, и здоровье, а не пришла к ней в обличье Старухи Смерти… – И неожиданно для себя самой Моргауза разрыдалась. Гарет потрясенно глядел на плачущую мать.

– Что, любовь моя, все так плохо? – спросил Лот.

Моргауза кивнула. Но для чего пугать ребенка? Она утерла глаза юбкой.

Гарет поднял глаза к потолку и произнес:

– Дорогая Богиня, пожалуйста, пошли кузине Моргейне крепкого сыночка, чтобы мы росли с ним вместе и вместе стали бы рыцарями.

Против воли рассмеявшись, Моргауза погладила пухлую щечку.

– Такую молитву Богиня наверняка услышит. А теперь мне надо вернуться к Моргейне.

Но, выходя из зала, она ощутила на себе взгляд Лота и вспомнила, что он втолковывал ей раньше: дескать, всем будет лучше, если ребенок Моргейны не выживет.

«Если Моргейна выйдет живой из этого испытания, я уже буду рада», – подумала про себя Моргауза и едва ли не в первый раз пожалела, что так мало знает о могущественной магии Авалона, – теперь, когда так нуждается в заговоре или заклятии, способном облегчить муки Моргейны. Девочке так тяжко, так невыносимо тяжко; ее собственные роды с этими страданиями ни в какое сравнение не идут…

Моргауза возвратилась в женский покой. Теперь повитухи поставили Моргейну на колени и заставили выпрямиться, чтобы облегчить ребенку выход из чрева, но роженица повисала у них на руках, точно безжизненная кукла, и двум прислужницам приходилось удерживать ее в вертикальном положении. Моргейна то вскрикивала, хватая ртом воздух, а то закусывала губу, подавляя крики и призывая на помощь все свое мужество. Моргауза опустилась на колени рядом с нею на сбрызнутую кровью солому и протянула к племяннице руки; Моргейна вцепилась в них, глядя на родственницу и словно не узнавая.

– Мама! – закричала она. – Мама, я знала, что ты придешь…

И вновь лицо ее исказилось; молодая женщина запрокинула голову, рот ее разверзся в немом крике.

– Поддержи ее, госпожа, – промолвила Меган, – нет, сзади, вот так, чтобы она выпрямилась…

И Моргауза, подхватив роженицу под руки, почувствовала, как та дрожит, тужится, всхлипывает, слепо сопротивляется, тщась высвободиться. Моргейна уже не в силах была помогать повитухам или хотя бы позволить им спокойно делать свое дело; она громко кричала, стоило к ней прикоснуться. Моргауза зажмурилась, не желая ничего видеть, изо всех сил удерживая хрупкое, бьющееся в конвульсиях тело роженицы. Та снова вскрикнула:» Мама! Мама!» Моргауза не знала, зовет ли та Игрейну или призывает Богиню. А в следующий миг молодая женщина обессиленно откинулась назад, в объятия Моргаузы, словно потеряв сознание; в комнате стоял острый запах крови, а Меган торжествующе подняла на руках нечто темное и сморщенное.

– Взгляни, госпожа Моргейна, славного сыночка ты родила, – промолвила она, и, наклонясь к новорожденному, подула ему в ротик. Ответом ей был пронзительный, негодующий вопль: крик новорожденного, исполненный возмущения против холодного мира, в котором он вдруг оказался.

Но Моргейна обессиленно повисла на руках у Моргаузы, измученная до смерти, и не смогла даже открыть глаза, чтобы взглянуть на свое дитя.

Младенца выкупали и запеленали; Моргейна выпила чашку горячего молока с медом и с травами, останавливающими кровотечение, и теперь устало дремала. Она не пошевелилась даже тогда, когда Моргауза, наклонившись, легонько поцеловала ее в лоб.

«Она не умрет, она исцелится» – думала Моргауза. В жизни своей она не видела, чтобы после родов столь тяжелых остались в живых и мать, и дитя. А по словам повитухи, после всего, что пришлось сделать, дабы сохранить жизнь ребенку, Моргейна вряд ли родит другого. Что, пожалуй, и к лучшему, решила про себя Моргауза.

Она взяла запеленутого младенца на руки, вгляделась в крохотное личико. Дышал он вроде бы ровно, хотя порою случалось и так, что, если новорожденный не закричал сразу и приходилось подуть ему в рот, спустя какое-то время дыхание опять прерывалось, и дитя умирало. Но у этого нездоровой бледности и в помине нет, даже крохотные ноготочки розовые. Волосенки темные и совершенно прямые; крохотные ручки и ножки покрыты легким темным пушком… да, и этот тоже дитя-фэйри, в точности как сама Моргейна. Чего доброго, он и впрямь сын Ланселета и, значит, вдвойне ближе к Артурову трону.

Ребенка нужно немедленно отдать кормилице… и тут Моргауза заколебалась. Вне всякого сомнения, Моргейна, как только немного отдохнет, захочет сама взять на руки и покормить свое дитя; так оно всегда бывает, неважно, трудные были роды или нет. И чем тяжелее дались они матери, тем больше она радуется, нянча своего малыша; чем мучительнее борьба, тем с большей любовью и ликованием она приложит ребенка к груди.

И тут, вопреки собственной воле, она припомнила слова Лота. «Я хочу увидеть на троне Гавейна, но это дитя стоит у него на пути». Когда Лот обращался к ней, она не желала ничего слушать, но теперь, с ребенком на руках, Моргауза, сама того не желая, подумала про себя, что, если ребенка заспит кормилица или он окажется слишком слаб, чтобы взять грудь, большой беды в том не будет. А если Моргейна так ни разу и не подержит его и не покормит, огорчится она не то чтобы сильно; ежели такова воля Богини, чтобы ребенок умер…

«Я всего лишь хочу избавить ее от лишних страданий…»

Дитя Моргейны и, возможно, от Ланселета; а ведь оба принадлежат к древнему королевскому роду Авалона… если с Артуром случится беда, люди усмотрят в мальчике наследника трона.

Вот только ей неизвестно доподлинно, от Ланселета ли этот ребенок.